15 лет и 5 минут нового года
Шрифт:
Открыла банку, сунула в нее ложку, вручила умирающему… по варенью.
— Сожрешь всю банку, сдохнешь… Понял?
Он кивнул, пытаясь не заржать. Я выгляжу смешной в своей злобе? Но мне не смешно. Мне реально страшно заболеть. У меня запись до конца месяца. И все клиенты постоянные. Может, и не с пятнадцатилетним стажем, но ими я дорожу не меньше, чем любовником с пятнадцатилетним стажем.
— Малина, ты во сколько будешь дома?
— А тебе что, страшно одному? — скривила я губы.
— Скучно… Болеть… Одному… Давай вместе, а?
Я замахнулась
— Игорь, убью… Вот реально убью…
— Малин, ну ё-моё! Ты не один парикмахер на весь район. Я серьезно заплачу тебе неустойку. Если дело только в деньгах?
— У тебя всегда дело только в деньгах! А я просто болеть не хочу! Я потом три недели из соплей не вылезу.
— Малина, это не простуда. Это вирусня какая-то… За неделю поправишься, если что…
— И ты решил неделю у меня жить?
— А я тебе мешаю? У тебя мужик появился? Так скажи, я уйду…
Голос изменился — захрипел. От простуды? От ревности! Козел еще смеет меня ревновать! Я бы заколебалась ревновать его ко всем девицам, которых он на спину укладывает… Сдохла бы от ревности. Апчхи! На правду…
— Малина, это не от меня! Я не чихаю… — пытался он не улыбаться, но у него, конечно же, это не получалось. — Может, это ты меня заразила? И я пятнадцать лет тобой болею, мучаюсь…
— Замученный… Оно и видно!
Мы никогда не обсуждали его баб. Я никогда не высказывала претензии, что он такой кобель. Все богатые мужики — кобели, с этим нужно смириться и жить, если хочешь, чтобы этот мужик оказывал тебе редкие знаки внимания. Все эти пятнадцать лет я молча пыталась устроить свою личную жизнь без его участия. Не получилось. Ни с кем. И с ним не получается… Расстаться.
Ногой дверь ко мне открывает. Каждый раз говорю себе: припрется, выставлю… Приперается и на шею кидаюсь. Дура! Вот он и ноги об меня вытирает. А теперь еще и сопли будет… Чихнул ведь!
Я вытащила из сумочки начатую упаковку одноразовых платков и швырнула на кровать, поверх одеяла. И в конце одеяла торчали его голые ноги. Идиот!
— Носки надень!
— Твоя собака задохнется. Меня тебе не жалко, я это уже понял. Так хоть Грету пожалей…
Уже пожалела — взяла с улицы. И не смей говорить, что ты мне ее купил у алкоголички!
Сейчас вот взяла бы и стерла с твоего лица улыбку твоими же вонючими носками! Первое утро вместе и вот такое!
Раскрыла шкаф, вытащила трикотажные носки. У него сорок второй с половиной, а не сорок пятый раздвижной — налезут. Специально откопала розовые. Потому что девчачий цвет, а не потому что они единственные были с этикеткой. Но ему я показала этикетку. Но хоть в душе отомщу ему за испорченное утро. Хоть розовыми носками!
— Думал, белые тапочки дашь… — не унимался больной со своими больными шуточками.
Не мог натянуть розовые носки молча!
— Не раздражай меня!
— Ну, хоть буду знать, что ты ко мне неравнодушна.
Знать… А то не знает! Нет, я просто так тебя к себе в постель пускаю. Это вы, мужики, ради спортивного интереса баб в кровать укладываете, а мы… За каждого замуж собираемся. Впрочем, после третьего я перестала так думать. Вторым был Игорь. Я обещала маме от него уйти и выйти замуж за нормального парня. Нормального я так и не нашла. А от Игоря так и не ушла.
Но сейчас я от него уйду. На работу. С собакой я уже погуляла.
— На телефон не отвечай.
— Совсем? Даже секретарше не отвечать?
Ну, с секретаршей он точно не спал. И не из-за бизнес-этики. Просто она тетя еще в большем возрасте, чем я. Наследство от отца.
— На мой городской!
— А у тебя еще городской есть? Нафига?
— А чтоб ты спросил! Не отвечай. У меня мама иногда по ошибке звонит на него.
— Она меня что, по голосу узнает?
— Нет, по походке! По телефону! Чай в термосе. Потом сам себе еще заваришь. Это-то ты хоть не разучился делать? Короче, пить и писать. Не мимо унитаза только, ясно? Я днем приду.
— Проверить? Что попал? Я сам вытру, не переживай…
И снова ржет. Хоть бы уж закашлялся и заткнулся.
— С собакой погулять! Она не может до вечера терпеть!
А я, кажется, его уже не могу терпеть! Вчера любила, а сейчас… Люблю дурака. За что только… Это все мне? За что?
— Я погуляю…
— Ага, погуляешь… Лежи в кровати! Ясно? Ничего другого ты у меня в квартире никогда и не делал. И не делай! Только чай себе завари. Обедом я тебя, так уж и быть, накормлю. Таблетки через три часа примешь. Что еще?
— Дверь никому не открывать… Я помню из детства.
Ну вот убила б его за чувство юмора. Может, за него и люблю? Ну за что-то я его должна была полюбить изначально. Это потом уже баба любит по привычке и вопреки здравому смыслу.
— Грета, я скоро приду, — сказала собаке, которая решила проводить меня до дверей, чтобы шепотом поинтересоваться:
«Мама, этот дядя что, теперь с нами всегда жить будет? Ну, я знаю, что всегда — это не навсегда. Это на чуть-чуть, месяц, может, год… Ну навсегда… В смысле, как те, другие, которых я не любила. Я же его любила, потому что он всегда сразу уходил и оставлял тебя мне…»
Может, Грета просто хотела, чтобы я ее поцеловала?
Этот больной дядя тоже, наверное, хотел, но я уже с ним ночью доцеловалась до неба в алмазах. Главное, чтоб не до температуры выше, чем тридцать шесть и шесть.
3. "Любовные БОМЖи"
Холодно. До противного. Хочется спрятаться в шарф и закрыть глаза, чтобы не дышать сыростью и не смотреть, как плачет по себе самой природа. На ветке одинокий желтый лист ревет, точно обиженный ребенок, которому неожиданно сказали, что детство закончилось и нужно идти в школу. Листик повесил нос и капля застыла на самом кончике. Я подошла и сбила ее рукой — зачем? Чтобы на черной коже тонких перчаток остался мокрый след. Больше не для чего.