17 м/с

Дюрсо Аглая

А нам-то что.

Ни у одной из нас не осталось никаких обязанностей перед ханами. Одна из нас потеряла восьмимесячную дочь, вторая — мать. Все мы лишились нашей бабушки, хотя от нее мы такой подставы не ожидали.

И теперь мы на своем празднике непослушания могли творить, что заблагорассудится.

Так что обращайтесь.

ВСЕ СУМАСШЕДШИЕ

Друг по переписке (которого я никогда в глаза не видела) прислал мне фотографию ока Божьего. Совсем сбрендил человек. Но сбрендить — это в кругу моих знакомых норма. Вообще-то это было письмо счастья. А еще точнее — фотография, сделанная с телескопа Хаббл. И утверждалось, что такое явление случается раз в три тысячи лет. И необходимо загадать желание, а фотографию переслать семи страждущим. Я смотрела в глаз уникальному космическому явлению, и все мои желания казались какими-то мелкотравчатыми. Тогда я решила покопаться в Интернете и выяснить, кто наблюдал это явление три тысячи лет назад и как точно исполнились его желания. Но тут на меня свалилась новая забота. Друг по переписке (которого я в глаза не видела) пригласил меня на стройку на окраине города. Он предложил сделать ангела из арматуры. Друг по переписке утверждал, что он — плюмбер, и на стройке ему принадлежат все трубы и огрызки арматуры. Отпираться было неудобняк, потому что я — заложница своего образа жизни артефикатора. Я безответственно совращала народ призывами сделать Ангела на краю Вавилонской башни. Но Вавилонская башня, по моим представлениям об архитектуре, должна была стоять в самом центре города. Друг по переписке (которого я в глаза не видела) утверждал, что на окраине

безопасно, там стоят дома, гуляют люди и рыщут собаки. Этот аргумент мне показался убедительным — в конце концов, на то и Вавилон, чтобы разрастаться. Мне пришлось согласиться, хоть я и побаивалась. У меня было три версии. Первая: за ником друга по переписке скрывается кто-то из моих идиотских друзей (и если я не приеду, они напишут мне: «Аглая, какое же ты трусло и врунья! Говорила, что делаешь ангелов, а сама сидишь на заднице и трясешься, как студень»). Версия вторая: это маньяк. Он заманивает на стройки плохих писательниц (ведь мою-то книгу он не читал, сам признавался в комментах, не знает, что она хорошая). И там разделывается с ними в гулком подвале. Санитар национальной культуры. И третья версия. В которой я себе долго не признавалась. Но именно она, эта версия, стала решающей, когда я послала ответ с согласием. Я думала, что это один человек, который безвозвратно исчез четыре года назад. Я даже заготовила фразу для встречи на стройке на окраине города: «Смерть тебе к лицу». Ночь перед вылазкой на стройку я не спала. К четырем утра версия о маньяке стала доминирующей. Потому что наступающий день был праздничным, и на стройке свидетелей не будет. Утром я собрала совет. На совете присутствовали дворовые тинейджеры, мои тимуровцы. Они сказали, что покрадутся за мной и залягут на стройках поблизости. Тимуровцы на ближайших стройках показались мне бедствием гораздо большим. Потому что этих тимуровцев обходили бы за версту даже квакинцы. Один из них угнал тачку отца, отец объявил розыск, за тимуровцем была погоня, от которой он увертывался, «положив стрелку» на проспекте Мира. Я подумала, что с отцом я не расплачусь, и предложила тимуровцам ждать дома моего звонка с паспортными данными друга по переписке. И эти данные сразу же передать Молекуле. Пусть пробьет на работе по базе данных. Ребенок завывал от ужаса и вис у меня на ногах, причитая: «Мама, не надо на стройку, у нас дома и так полно хлама, куда мы денем ангела из арматуры?!» Тимуровцы оторвали ребенка от колен и утешили. Мол, не парься, до ангела дело может не дойти. Позвонил мой режиссер и спросил, не хочу ли я приехать на работу. Я упавшим голосом сказала: какая работа?!! Я еду варить ангела! Он сказал, чтобы я не смела. Лучше он привезет в монтажку отменный суповой набор. С него навару больше. На всякий случай он сказал, что будет звонить каждые полчаса. Но первым позвонил Молекула. Он спросил сонным голосом, не ох…ела ли я. И чтобы я немедленно разворачивалась, потому что сегодня выходной, он стоит на кухне в трусах и не собирается в таком виде переться на работу из-за моих причуд. Я сказала: «Стареешь, Молекула» — и бросила трубку. Были денечки, когда Молекула, невзирая на время суток, приезжал за мной в самые немыслимые места. Прискорбно, когда возраст лишает надежного тыла. Молекула не сдавался, он перезванивал и орал, что любой паспорт можно сделать на Малой Арнаутской, а любые права купить. Он орал, что я инфантильна и не знаю жизни. Я ответила, что хочу узнать жизнь в дебрях окраин, а не провести ее на кухне в трусах. Район был обитаемый. Там действительно ходили люди и рыскали собаки. Но это был такой район, такие люди и такие собаки, что убей меня кто у них на глазах, они бы не удивились. В таких местах это норма жизни. Я на всякий случай покрутилась перед пустынной стройкой. Чтобы гипотетические варианты 1 и 3 видели, что я не трусло. Но в необитаемых окнах никого не было. И тут к моей машине подъехала «Волга». «Волга» (сказала я себе) — это уже подозрительно. Первый и третий вариант отпали. Друг по переписке ни капли не был похож на моих друзей. Он не был татуирован, как якудзай. У него не было очков в оправе из битого стекла. У него не было немыслимых штанов, распиздяйского взгляда, наушников в ушах. Он не был похож даже на Матекудасаи, который, хоть и взрослый, но ходит в арестантской шапке. Впрочем, Матекудасаи не стал бы суетиться и мельтешить на «Волге». Он бы оставил мне на стене надпись маркером: «Глаша, я в рюмочной напротив». Друг по переписке выглядел НОРМАЛЬНЫМ, и я бы даже сказала — обычным человеком. И это было очень подозрительно. Потому что я не видела плюмберов, маньяков, а последнее время — и нормальных людей. Поэтому я попросила паспорт и продиктовала данные Молекуле. Друг по переписке продемонстрировал мне арматуру в багажнике, что меня несколько обескуражило. Дело в том, что последние сутки моя голова была занята внутренними диалогами с гипотетическим противником, а не творческими задумками по изготовлению ангела. Отступать было некуда, потому что друг по переписке уже командовал на стройке. Ему уже почтительно тащили сварочный аппарат, называя его (не аппарат, а друга) по имени-отчеству. Потом подошел узбек в ватной одежде и маске сварщика. Дело приобретало совсем дикий и необратимый оборот. Кроме того, было ужасно холодно. И когда друг по переписке предложил мне спуститься в подвал, я с радостью согласилась. Потому что в подвале хотя бы не дуло. В подвале друг по переписке рассказал мне, как устроено водоснабжение. Я решила, что он все-таки настоящий плюмбер. В противном случае его познания о подаче воды завязли бы на уровне моих с друзьями. А точнее — на уровне Древнего Рима. Потому что я искренне считала (до посещения подвала в новостройке на окраине города), что для того чтобы вода потекла из кранов на шестнадцатом этаже, надо рядом построить башню и натаскать туда воды. В подвале телефон у меня не принимал. Из подвала я взяла прекрасный ржавый фланец и какую-то очаровательную вещицу на колесиках. Я кинула это все в багажник. А сама села в машину. Потому что было очень холодно. И что же я видела в окно? Я видела недоумевающего узбека. И нормального взрослого человека. Они в запальчивости варили клетку из прутьев. Узбек спросил меня (просовывая руку сквозь прутья), для какого по размеру зверька клетка. А нормальный человек сказал: это не клетка. Это ангел. И тогда узбек поднял маску. И стал опасливо озираться вокруг. Но потом дело пошло. Нормальный человек рисовал обломком кирпича на асфальте чертежи, потом по ним гнул крылья, лапы и нечто, что они приделывали вместо головы. А узбек, который приехал черт-те-знает откуда за своими тремя сотнями долларов в месяц, который жил в недостроенном доме с женой и двумя детьми, он с какой-то неистовостью варил ангела. Звонил режиссер, надрывались тимуровцы, Молекула, а я давила их звонки. Боялась, что расплачусь в трубку. Потому что было что-то ужасно, ужасно пронзительное, грустное и несправедливое в этой картине. Потому что эти люди не выглядели как те, которые срываются спозаранку в выходной день делать ангелов. Они выглядели как люди, которые по графику сдают дом в эксплуатацию. Я вышла и спросила друга по переписке: «Вы с детства мечтали стать плюмбером или как?» И он ответил, что пошел в тот институт, в котором учились его дед и отец. И я с такой злобой подумала об оке Божьем, взглянувшем в объектив Хаббла!!! ЧТО оно может рассмотреть оттуда, из глубин космоса, когда даже я с пяти метров вижу ПРОСТО людей? И примет ли оно, это око Божье, кривые железяки за ангела? Или как всегда отмажется дистанцированным снобистским представлением, что человек использует всего семь процентов своего мозга? Всего семь процентов себя?! И сердце мое, если честно, просто разрывалось. Потому что человек гораздо больше себя. И внутри каждого живет ангел. Только этого не видно. Особенно с больших расстояний. Ангела мы погрузили в машину, и я привезла его домой. Во дворе меня ждали тимуровцы, Молекула и дочь. Они встречали меня, как выжившую после атаки внеземной цивилизации. А я рассказала им всю эту историю. Молекула сел на пандус у помойки, закурил и сказал: «Все сумасшедшие». Плохиш, положивший стрелку, стоял в обнимку с кривым железным ангелом, как дурак. И вдруг сказал: «Я в шоке от всего этого». Дома я залезла в Интернет и переслала око божье восьмерым. Может, у кого-то найдется желание, в отличие от меня. Что-нибудь глобальное. Что можно разглядеть даже при такой удручающей близорукости.

Часть вторая

Май нэйм из Панама

Ничего тебе здесь не напомнит об этом. И не мечтай. Ни соус «Тысяча островов» в пластиковой упаковке, ни девицы в бикини, индивеющие поджарыми задницами па двадцатиметровых баннерах, никакое другое рекламное ухищрение электронных средств, пытающихся убедить, что райское наслаждение подстерегает в ближайшем супермаркете на Ленинградке.

МЕСТО

Рай находится совершенно в другом месте, в чем мы неоднократно убеждались. Что бы ни говорил Палыч, высаживаясь в захолустном аэропорту на «А» — то ли Альмеранте, то ли Абуэло (хотя и первое, и второе звучит вполне правдоподобно, потому что первое — это местный ник Колумба, а второе — название пиратского рома).

— Покажите мне идиота, который в тот раз бросил в воду монету! — вот что говорит Палыч, привычно вписываясь в пейзаж с цаплями по краю взлетно-посадочной полосы и пальмами, впечатанными в вишневое по случаю заката небо.

Потому что в тот еще раз мы, идиоты, предполагали, что в рай дважды не попадают, и перед изгнанием просто избавлялись от местной валюты.

Колумб искал это место (точнее, искал рай, а нашел это место) так. Плыл по морю все время вверх, говоря, что рай подобен женской груди: он-де мерно вздымается над морской пучиной. Сначала был остров, который Колумб назвал Попа, что значит «корма», Колумб разбил о него корму флагмана. Видимо, это был остров практически нулевого размера и не очень вздымался над пучиной. Потом были острова Бастиментос, Коренере и Бокас, потом уже Альмиранте. Что значит «адмирал». Так Колумб представлялся местным, потому что нам, европейцам, и в раю важно не ударить в грязь лицом.

Здесь дни похожи на кому, а ночи на эротический триллер, у сигарет здесь привкус пота, у кожи — привкус моря, море сверху похоже на скомканную фольгу, а приглядишься — видишь песок на глубине, тонуть не страшно. Здесь просыпаешься от шороха и умиленно думаешь «ежик», а потом «какой, к чертям, ежик! Это гигантский краб, пришел, гад, и воняет итальянской кухней». Здесь дождь опрокидывается на тебя плашмя, здесь звездное небо так подробно, будто это эфемериды, вычерченные богом, упавшим навзничь. А уж если звезда отрывается и падает, то делает это так обстоятельно, что успеваешь не только загадать, но и исполнить желание. Здесь сначала кажется, что все возможно, а под конец думаешь, что и черт с ним, даже если дальше вообще ничего. Потому что ты попал. Известно ведь, что легче пройти сквозь игольное ушко. Это место так мало, что обратный билет остался в Каракасе (Венесуэла, Южная Америка), а багаж улетел в Сан-Хосе (Коста-Рика, уже почти Северная). И так узко, что где-то посреди него Тихий океан мешается с Атлантическим. И знаешь, оно так далеко, что у местных так же мало оснований верить в наше существование, как у нас — в их. Под единственным международным телефоном на окраине столицы висит список городов, куда имеет смысл звонить. Если верить списку, Европы не существует. И правда. Когда ночью смотришь в ту сторону, откуда прилетел утром, невозможно поверить, что существует что-то дальше Атлантиды. Потому что все-таки очень много воды.

ВРЕМЯ

Когда захочешь опустить руку в воду (а ты захочешь это сделать), не забудь про часы. Потому что после можно их снять и выкинуть.

Все часы, приобретенные Колумбом по пути следования, остановились в этих местах. И адмирал (то есть на ту пору уже альмиранде) не повернул обратно с рекламацией, ибо был удовлетворен результатом. Рай, как известно, находится на истинном нулевом меридиане, где постоянно ноль часов ноль минут. То есть вечность. С вечностью здесь все по-старому. Здесь живут так, будто никогда не умирают. Я видела старика из местных. Он сидел посреди пыльной дороги с мачете в руках. Он ждал, когда с пальмы на мачете упадет кокос. В три часа пополудни по дороге проехал ржавый джип, припарковался у обочины и простоял там до вечера. Вечером кокос упал прямо на мачете.

Здесь никогда не спрашивают «который час» и на пристанях нет расписания, потому что всем известно, что лодочники руководствуются вдохновением, а не надобностями пассажиров.

И если уж ты попал сюда и твои остановившиеся часы валяются в номере, то тебе остается одно — не суетиться. И понять, наконец, что ты сидишь в кафе не для того, чтобы дождаться официанта, а потому что тебе интересно, сколько пеликанов спикирует в море у причала за два часа. Даже если все это время официант пытается разговорить зеленого попугая, сидящего на стойке. Если начать нервно оглядываться, будто ты ожидаешь чего-то большего от пустынного райского пейзажа, то тебя примут за американца. И на все твои просьбы ответят страшным словом «маньяна», что в переводе с испанского значит «завтра», а на местном диалекте «никогда». Там, где всегда ноль часов, завтра не наступает.

Американцы построили в столице этой страны небоскребы и фастфуды, наводнили ее оффшорными долларами, платными стоянками и чизкейками. По-моему, это достаточный повод их не любить. Но они приезжают сюда с благотворительными выражениями на лицах. Они говорят, что за экзотикой, но требуют почему-то кофе без кофеина и чеки. И страшно огорчаются, что чизбургеры в «Макдоналдсе» холодные. Представляю, как бы они огорчились, если бы им пришло в голову выйти из заповедника, который они для себя выгородили. Потому что черный ход «Макдоналдса» ведет на улицу, где нет небоскребов, а имеющиеся двухэтажки расписаны невообразимыми граффити, а мальчик, который должен был нести чизбургер и две кока-колы со льдом, самозабвенно колотит по барабанам, а остальные мальчики (которых еще не приняли на работу в «Макдоналдс», потому что им не приходило и не придет в голову туда трудоустраиваться) сидят на балконе второго этажа и смотрят, как первый мальчик колотит по барабанам. Третий час. А перила балкона обвалились года два назад, зато теперь с балкона удобно спрыгивать на крышу автобуса. Это большая удача. Потому что расписания автобусов здесь нет, как, собственно, и маршрутов. Маршруты водители составляют по вдохновению, а не по потребностям пассажиров. И об этом известно всем. Кроме американцев, конечно.

Американцы думают, что это из-за языкового барьера. Я первый раз видела, как они стесняются говорить на родном языке и листают разговорники. Наивные люди! Мой друг Палыч все первое пришествие в рай прожил (и прожил безбедно, надо сказать!) на единственной фразе: «Дос сервесас, пор фавор» (Пару пива, пожалуйста). Заветным словам его научил официант из кафе, где Палыч просидел часов пять. За это время он так научился не суетиться, что даже стервятники на фонарных столбах стали разглядывать его с интересом: падаль он уже или нет? А когда ночь навалилась на кафе, Палыч решился, наконец. Он показал официанту на стервятника и сказал: «Эль кондор пасо». За это ему было счастье в виде пива круглосуточно, льда, включенного телевизора, вида на пеликанов и пароля в рай.

КОРЕНЕРО

Когда приучаешься не суетиться, то начинаешь слышать, как гудит ветер в проржавевшем паровозе, стоящем на пустынном городском пляже. Или неожиданно для себя вычисляешь маршрут перемещения мороженщика в пространстве. Мороженщик кружит на зеленом велосипеде, впереди прилажен кулер, сверху — зонт, на поясе у него висят вафельные рожки. Он накладывает в рожок лед из кулера и поливает сверху сиропом. Пока он отсчитывает сдачу, лед тает и вытекает в вафельную воронку.

И в этот-то момент — момент бесследного исчезновения льда — как-то проясняется внутренняя логика этого места. Места, где дома построены из досок из-под ящиков, где штукатурка облезает за полсезона, особенно если это сезон дождей. Где агрегаты ржавеют так быстро, что не имеет смысла их покупать. Зато джунгли вырастают так быстро, что не имеет смысла уезжать с дачи в межсезонье. И даже оплот осмысленности и порядка — мэрия — славится тем, что это единственное место на острове, где в полдень можно постоять в прохладной тени каменной колоннады. Допираешь, наконец, до того, что известно каждому местному мальчишке, кидающемуся в тебя маракуйей. Вся материя — просто жалкий тлен, данный в обременительную нагрузку к морю и череде островов на горизонте. Которые, кстати, ни капли не изменились со времен Колумба.