17 м/с
Шрифт:
— Мама, что плохо?!
— Все! Вчера я затопила соседей.
Если честно, то выглядела она не как человек, которого должны парить последствия потопа. Она сидела на балконе и шила из пижамных штанов веселенькие шорты. Шорты, которые никто и никогда не будет носить. Она хотела убить оставшееся время и не думать. Ни о чем.
— Понимаешь, — сказала моя кузина, — ей нужно придать вектор.
Я кивнула.
— Понимаешь, — сказала моя кузина, — ей надо вернуть интерес к жизни.
Я кивнула, но поделать ничего не могла. Потому что маму мои жизненные интересы пугают и убеждают в моей полнейшей нежизнеспособности. Она боится моих ангелов, росписей на стенах и звуков, которые я извлекаю из флейты. Она говорит: «Аглая, убей своего внутреннего ребенка». А я не могу, я без него сильно осиротею. Тем более что у меня и так с близкими родственниками вон какая жопа происходит.
А кузина рассказала, как к ней приставал таксист и приглашал ее отдохнуть на пляже. Мама действительно завелась и отложила пижаму. Моя кузина знает, как вернуть интерес к жизни. Интерес к жизни неразрывно связан с мужским интересом к плоти. У моей кузины всегда были самые длинные ноги и самая красивая грудь во всей нашей семейке Аддамс. И наплевать, что именно эта плоть не демонстрируется мужчинам последние десять лет по причине псориаза. Главное — это импульс жизни, так она сказала.
Будь моя воля, я бы скомкала все памятники Фрейду и отлила из них монумент своей кузине.
Кузина напомнила про девочку, которая делала журавликов. Мама покачала головой. Кузина рассказала про мальчика, который писал письма Богу. Мама рассмеялась. Знаем мы, как работает эта почта.
Нам был нужен осмысленный вектор.
— Мы поможем страждущим, — вдруг сказала я.
По-моему, это прозвучало не по-детски и очень благотворительно.
— Мы поедем и вручим ангела. Этот ангел позарез нужен девушке, иссохшей от страшной любви.
Кроме всего, это прозвучало очень жизнеутверждающе. С одной стороны, очень радовало, что кто-то тоже страшно исхудал. С другой — обнадеживало, что это от любви. А значит, не смертельно.
— Я не перенесу поезда, — сказала мама.
— У нас есть танк, — сказала я.
— Где ангел? — спросила моя кузина.
С ангелом были проблемы. Я посмотрела на маму. И подумала, что крюк в восемьсот шестьдесят километров мы себе не можем позволить. Это в реалити-шоу герои, не продав почку, встают здоровее прежнего под бурные аплодисменты счастливо объегоренных. А у некоторых из нас органы в удручающем состоянии и объегорить никого не удастся. Мой внутренний ребенок очень огорчится, безнадежно испортив любимую игрушку.
— Ангела мы сделаем из подручных средств. У меня мало времени и куча дел!!!
Мама хмыкнула. Кузина кивнула. Потому что она тоже балует своего несносного внутреннего ребенка и не ездит с таксистами на пляж. Она ездит на дачу, где делает чучел и расставляет их вдоль забора.
— Аглая, откуда у тебя эта машина? — спросила мама.
Я не стала рассказывать, что за этот космический аппарат оставила в заложниках свою крошку. Я сказала:
— Мама, ты же знаешь, что я торгую опиумом для народа. А он, как всякий наркотик, ходко продается.
— Аглая, я горжусь тобой.
— Куда мы едем? — спросила кузина.
С этим были проблемы. Про исхудавшую девушку я знала, что она живет в восьми часах от Москвы по Горьковской дороге.
Кузина кивнула.
— Главное — это задать вектор, — сказала она.
На танке получалось быстрее. Двигались мы с другой стороны. По прикидкам это мог быть Тамбов. Или Мичуринск. Или Кирсанов. Мы решили осчастливить девушку методом ковровой благотворительности.
Мы срезали дорогу, а напрасно. Потому что есть дороги, которые не ведут к девушкам, а теряются в глуши, петляют по камышам и вязнут в песке, как истоки Нила.
Я стирала трусы в какой-то речке, моя кузина, не стесняясь, загорала на берегу, и отметины псориаза смотрелись благородно, как пятна на далматинце. Мы были теми, кем хотели быть, но никогда не успевали. Потому что, когда крутишься на месте — не успеваешь, а пока ты в дороге — ты не умрешь. А что выпендриваться перед вечностью?
Мама лежала на заднем сиденье и писала в тетрадку мемуары про детство. Она ни к кому не обращалась, и это было честнее переписки с Богом.
На второй странице она поведала историю, что до двенадцати лет у нее не было кукол. И она делала кукол из тряпок. Вот так. И она ловко скрутила куклу из носового платка.
Вот!!!
Я залезла в багажник и нашла там чехол от матраса. Это был прекрасный полосатый чехол, местами погрызенный бультерьером хозяина танка.
В сельпо под Мичуринском мы купили вешалку. Это были плечи.
В Мичуринске мы нашли исхудавшую от любви девушку. По имени Лена, девятнадцати лет. Она была единственной рэппершей в этом городке. Я полезла было за полосатым ангелом, но тут Лена сказала, что она не так одинока, как бы нам хотелось. Она нашла двух рэпперш в Тамбове и вообще скоро поедет на «Фабрику звезд».
В Тамбове мы не стали искать рэпперш. На почтамте я спросила, есть ли в городе хоть один зажигательный диджей. В клубе я спросила, знает ли диджей сильно исхудавшую девушку Верусика. Диджей зевнул (он вообще был сильно с бодуна и помят, как все харизматичные мужчины). Он сказал, что знает одного Верусика. И она работает в сберкассе.
Сберкасса была закрыта. Потому что это у нас был вектор и вечность, а остальные заякорились в пространственно-временном континууме, втиснутом в привычный календарный график. Было двенадцать ночи. А завтра — воскресенье.
Мама сказала, что в понедельник ей будут делать капельницы. А со среды — десять уколов.
— Так ты не хочешь посмотреть на моего ангела? — удивилась я. До моего ангела оставалось каких-нибудь восемь часов.
— А разве мы его не подарим? — не поняла меня мама Ангела мы оставили на ступеньках сберкассы. Мы подумали, что в каждом городе женщины худеют от неразделенной любви. А в сберкассах по определению должны накапливаться разбитые девичьи сердца. Мы оставили его в полчетвертого утра, привалив к двери. Мы его выволокли из машины, а он был такой мягкий. И здоровый — с нас ростом. Он так доверчиво к нам льнул, пока мы его усаживали. Этого ангела, из обоссанного бультерьером матраса.