1876
Шрифт:
— Грант знал об этом распоряжении?
— Грант сам его отдал, чтобы спасти Бэбкока.
— И самого себя? — Эмму эта ситуация восхищает.
— Конечно. Ну что ж, скоро мы узнаем приговор. Суд кончается на этой неделе.
— Вы полагаете, что Бэбкок выйдет сухим из воды?
Нордхофф кивнул.
— Но не остальные. Те пойдут в тюрьму.
— Почему все так боятся президента? — Мой вопрос прозвучал более наивно, чем это есть на самом деле; ответила на него Эмма:
— Потому что он президент.
— Но у него же не больше власти, чем у конгресса. Или у суда. Его самого относительно легко можно предать суду импичмента. Смотрите, что они сделали несколько лет назад с президентом Джонсоном, который не совершил никакого преступления.
Нордхофф предложил взглянуть на это иначе:
— Большинство из нас здесь уверены, что Грант замешан во многих темных делишках. Но мы не можем, не должны так говорить.
— Вас обвинят в клевете? — Африканские нравы завораживают Эмму.
— Нет. Г рант — национальный герой, и люди просто не могут, не желают верить, что он продажен. Хотя, подозреваю, большинство в глубине души в этом убеждено. Они, конечно, знают все про его семью и его друзей. Но он по-прежнему остается Улиссом Симпсоном Грантом, который спас Союз штатов; величайший из живущих в мире генералов, храбрый и молчаливый герой, не открывающий рта, который делает вид, будто ничего не понимает в политике…
— Хотя понимает все. — Эмма кивнула в мою сторону. — Как император.
— Эти вашингтонские репортажи следовало писать моей дочери.
Эмма засмеялась.
— Я не думаю… — Но в этот момент ее прервал не кто иной, как спикер палаты представителей (то есть спикер до победы демократов в прошлом ноябре) Джеймс Г. Блейн из штата Мэн, единственный серьезный соперник Конклинга в борьбе за выдвижение кандидатом в президенты от республиканской партии.
Мы с Эммой разошлись во мнениях. В Конклинге, на мой взгляд, больше силы, чем в Блейне, хотя он мне антипатичен. Она придерживается противоположного мнения:
— Блейн изумителен! Это замечательный актер… Он похож на Коклена в роли будущего президента.
— Но как ему далеко до прекрасного Конклинга! А ведь именно ты должна была бы оценить мужскую красоту.
— Мужская красота, папа, — это прежде всего мужественность. Тут мистер Блейн с его черными индейскими глазами вне конкуренции.
— Каких это индейцев ты видела, кроме своего отца — «белокурого индейца»?
— На картинках. Но все равно Блейн меня просто очаровал. В сравнении с ним твой Конклинг — jeune premier [44] провинциального театра.
44
Первый любовник (фр.).
Великий политик собирался подняться наверх на ужин с друзьями, когда, как он выразился, «заметил моего старого друга Нордхоффа в обществе самой прекрасной женщины, какую я когда-либо видел, и вот я с вами».
— Да, да, я подсяду к вам на минутку. Да, официант, я выпью чуточку этого вина. За здоровье прекрасной княгини из прекрасного далека, и также за ваше здоровье, мистер Скайлер.
Вероятно, он тоже читал в школе мою книжку «Макиавелли и последний сеньор». Если бы тридцать лет назад я знал, что буду способствовать просвещению целого поколения американских политиков, я бы потрудился приписать к этому сочинению мораль. Похоже, что моего Макиавелли они поняли слишком хорошо, упустив из виду судьбу сеньора.
Блейн пришел, уже изрядно выпивши, но пьян не был. Думаю, что ему еще нет пятидесяти. У него красное лицо, маленькие глазки похожи на отполированные ониксы, они смотрят на вас, излучая такое сияние, что приходится отводить взгляд. Слоновьи уши то бледнее, то краснее лица — в зависимости от настроения, наверное. Нос слегка напоминает картофелину, но в целом лицо (или та его часть над подстриженной грантовской бородой, которая открыта взору) довольно приятное, как и голос — первейшее необходимое качество американского политика в наши дни (хотя мне рассказывали, что у покойного достопочтенного президента Линкольна был слабый, тонкий, унылый голос).
— Моя жена завтра зайдет к вам с визитом, княгиня.
— Пожалуйста, не слишком рано. Мы только с поезда.
— Я позабочусь, чтобы она наведывалась ежечасно, пока вы ее не примете. Кроме того, это совсем близко. Мы живем чуть дальше на Пятнадцатой улице, на «дороге», как мы здесь говорим. Какой подарок Вашингтону, не правда ли, Нордхофф?
— Это не моя заслуга. Благодарите Скайлера и Беннета. — К моему неудовольствию, Нордхофф объяснил Блейну, что я делаю в Вашингтоне, и Блейн сразу же стал сдержанным, и хотя не сделался от этого менее очаровательным, но опьянение, еще минуту назад придававшее ему блеск, внезапно сразу улетучилось.
— Раз так, буду ждать с нетерпением, как вы изобразите наш город.
— Может быть, вы скажете несколько слов о генерале Бэбкоке, мистер спикер? — Этот учтивый вопрос Нордхофф сопроводил похрюкиванием, равнозначным у него смеху.
Блейн комично возвел глаза к потолку.
— Я предан президенту и каждому члену нашей Великой старой партии…
— За исключением Роско Конклинга.
— В моем сердце найдется местечко даже для этого индюка. — Блейн допил свое вино, поднялся; то же самое сделали Нордхофф и я (все в зале более и менее открыто следили за нами и пытались подслушать, о чем идет речь).
— Не будьте слишком жестоки к нам, мистер Скайлер. Мы всего лишь ватага бедных деревенских парней, попавших в большой порочный город.
— Я не забуду ваш совет.
— Княгиня, я надеюсь, что скоро вы осчастливите наш дом своим присутствием.
С забавной суматошностью великий человек удалился. Нордхофф был доволен собой и нами.
— Я знал, что он будет здесь сегодня вечером, и он вел себя точно так, как я и предполагал.
— А если бы он не подошел к нам? — с вызовом спросила Эмма.