1876
Шрифт:
— Очень справедливо. Однако, отстранив от должности прокурора… — Я всеми силами старался заставить его что-либо выболтать, но Уильямс отменно хитер.
— Гендерсон был смещен из-за своих откровенно партийных пристрастий. Его нисколько не интересовало следствие по делу так называемой «спиртной аферы». Его занимало только одно: опорочить личного секретаря президента и тем самым лишить Гранта возможности выставить свою кандидатуру на третий срок. Низкое, отвратительное политическое интриганство, сэр.
— Я расскажу вам, кто во всем виноват. — Киска Белнэп увела меня от генерального прокурора. — Я во всем виню Бристоу. С той минуты, как этот человек стал министром финансов, он начал рваться к президентскому креслу. Но генерал Грант — святой, чего только ему не пришлось вытерпеть от этого ужасного интригана, все время твердящего о реформах, как… как Карл Шурц! — Она произнесла имя, хуже которого не в состоянии была придумать (Шурц — немец по рождению, журналист и реформатор).
— Или губернатор Тилден.
— О, я слышала, что он сильно пьет, и кое-что похуже! Если вы знаете, что я имею в виду.
Я не знал, но Киска настоящая кентуккская дама, чтобы позволить себе распространяться на такие деликатные темы.
— А теперь у меня для вас настоящий сюрприз, мистер Скайлер. Я пригласила специально ради вас самую популярную романистку нашей страны, эту маленькую женщину, что стоит сейчас прямо перед вами, которая прожила всю свою жизнь здесь, в Вашингтоне. Это наша собственная и ни с кем не сравнимая литературная львица, миссис Саутворт!
Маленькой женщине было далеко за сорок, у нее простое лицо и печальная осанка. Да, Киска права: Саутворт, вполне вероятно, самая популярная романистка Америки. И разумеется, самая богатая, потому что Боннер печатает в «Леджере» все, что она ни напишет. Год или два назад публике предложили — и она радостно проглотила — полное собрание ее сочинений в сорока двух томах! Я видел все эти сорок два тома в гостиной Белнэпов, каждый с автографом.
— Я следила за вашими статьями в «Леджере». — Миссис Саутворт произнесла это любезно-снисходительно, как и подобало королеве беллетристики в присутствии простого политического обозревателя.
— Вы так добры.
— Вы, кажется, никогда не писали романов, мистер Скайлер?
— Упаси бог, нет, — моментально ответил я. — Я главным образом историк.
— Ваше описание аморального двора французской императрицы убедило меня в том, что вы, пожалуй, обладаете даром волновать своим воображением сердца и умы женщин, где бы они ни жили, в роскошных дворцах или скромных хижинах.
— Вы мне льстите…
Но на уме у романистки было совсем иное:
— Пожалуйста, представьте меня своей дочери. В настоящий момент я пишу о благородной женщине из Европы, и мне бы очень хотелось кое о чем ее расспросить.
— Эмма будет счастлива. — Я представил их друг другу, к смущению Эммы, а также генерального прокурора, который произвел на мою дочь столь же благоприятное впечатление, сколь на меня отталкивающее.
Затем я познакомился с напыщенным конгрессменом с весьма подходящим именем Клаймер \ Это председатель одной из комиссий конгресса, а значит, местный колосс.
— Мы с Белнэпом делили одну комнату, когда учились в Принстоне, — сказал он. — Я о нем необычайно высокого мнения.
Однако наш очаровательный хозяин меня не интересовал. Я по-прежнему шел по следу Бэбкока. Клаймер мало что мне сообщил.
— Я думаю, что генерал Грант иной раз слишком предан своим старым военным друзьям, — сказал он.
— Мне интересно, насколько президент отдает себе отчет в происходящем.
— Он совсем не дурак. Что бы ни думали он нем в Нью-Йорке.
— Но почему же он выгораживает Бэбкока, который совершенно очевидно виновен?
— Я полагаю, сэр, надо дождаться приговора суда. — Меня жестко поставили на место.
— У меня есть информация из первых рук, — довольно сердито отпарировал я, — о грантовских назначениях на заграничную службу. Я знаю мистера Скенка. — Честно говоря, я видел Скенка один раз, да и то издали, вскоре после его назначения посланником при дворе св. Джеймса. Но я хотел заставить своего собеседника разговориться, и это мне удалось.
1Созвучно слову «карьерист», «честолюбец».
— Я согласен с тем, что сей джентельмен в определенной степени скомпрометировал администрацию.
— Пытаясь преподать англичанам урок игры в покер? — Я уже понял, что любая фривольность или ирония не в чести у правителей этой страны (когда они ее понимают, конечно).
— Мне ничего не известно о его развлечениях. Я имел в виду спекуляцию.
— Продажу англичанам акций несуществующих шахт?
— Я полагаю, что президент чувствует себя глубоко обманутым генералом Скенком.
— Генералом или коммодором? — Еще один военный титул, и я совсем опозорюсь.
— Генерал Скенк был с ним в битве…
— При Виксбурге.
— Кажется, при Геттисберге. — Клаймер счел своим долгом и тут поставить меня на место.
— Так много генералов, — ответил я, — и каждый высоко оценен благодарной нацией.
— Не более, чем они это заслужили. — Боюсь, что Клаймер не уловил мою иронию.
Затем мы отправились обедать; я сидел по левую руку от Киски. Протокол здесь нечто самодовлеющее, кто где сидит — не только видимое воплощение славы, но и абсолютное проявление земной власти. Рассказывают, что, когда старая милая женщина, вдова президента Тайлера, не так давно приезжала в столицу, она долгое время пребывала в полном одиночестве, потому что министерские жены считали, что она первая должна нанести им визит. Наконец госпожа Грант сжалилась над ней и пригласила ее к обеду.