1876
Шрифт:
— Сила этой республики, — наставительно вещал я переливающимися французскими периодами в духе Шатобриана, — в том, что она находит вождей во всехклассах общества, особенно в военное время. Естественно, вы скажете, — бедняжка ничего не собиралась говорить, — постоянно меняя лидеров, мы лишаемся возможности упрочить собственное величие и установить должную иерархию, но — никогда об этом не забывайте, — поступая таким образом, мы избегаем тиранического правления. — По-французски я могу говорить такие вещи часами. И в самом деле, однажды я даже состязался в Сент-Гратиене с романистом Флобером, к которому прилипло ласковое прозвище l’idiot. Послушав нас обоих в течение часа, меня — в роли глупенького добрячка Панглоса, и Флобера — в роли дурачка, с его восторженными тирадами, в которых не найти ни одной оригинальной мысли («Обожаю готику! Она так возвышает!») и которые произносятся с пугающим подергиванием лица и непроизвольными судорогами тела, принцесса Матильда приходила от нас обоих в неподдельный ужас. Когда кончился обед, французская дама исчезла — к вящему моему облегчению.
Дамы удалились, мужчины встали из-за стола. Меня разыскал барон Якоби.
— Я прихожу в отчаяние при мысли, что ваша дочь и вы, сэр, не намерены навсегда остаться в этом городе.
— Я тоже опечален. Нас здесь так восхитительно принимают. — Барон говорил по-немецки, я на этом языке объясняюсь не вполне свободно.
— Я, конечно, прочитал ваше эссе о последних днях императора Наполеона… — Уловив злые огоньки в глазах барона, я поспешил столкнуть его с этой дорожки.
— Абсолютная дребедень, — сказал я. — Но одним журналом «Нейшн» сыт не будешь.
— Я восхищен вашим «Кавуром». Я был знаком с ним. — Этот миниатюрный человечек удивительно начитан; он со знанием дела заговорил о Кавуре, упомянул старую мою статью в «Норт америкэн ревью», спросил, знаю ли я нынешнего редактора этого журнала. Я с ним не знаком.
— Блистательная личность, замечательный ученый-историк…
Нас прервал добродушный Блейн:
— Что это за странный язык я слышу?
Барон Якоби перешел на английский, сказал Блейну о нашем восхищении редактором «Норт америкэн ревью».
— Знаете ли, я слышал, что о его отце Чарлзе Френсисе Адамсе поговаривают как о возможном лидере вашей партии. В том случае, разумеется, если вас, мистер Блейн, не выберут в преемники генерала Гранта. — Для дипломата, подумал я, это довольно дерзкое замечание, но дерзость, очевидно, вполне в стиле барона Якоби.
— Мой дорогой барон, я понятия не имею, как и все прочие, за исключением всемогущего, достанется ли мне чаша сия и отопью ли я из нее. — Блейн умеет говорить в забавном комическом тоне, искусно пародируя витиеватую манеру речи американских государственных деятелей, напоминающую тирады торговцев снадобьями от змеиного яда на карнавалах и ярмарках. — Скажу вам кое-что. Если еще одного Адамса когда-нибудь выберут президентом, то он нанесет своей партии столь же смертельный удар, какой нанесли два предыдущих. Покажите мне президента Адамса, и я скажу вам, кто погубит любую партию.
Барона позвали, и на мгновение мы с Блейном остались вдвоем.
— Как, на ваш взгляд, будет вестись борьба на выборах? Вокруг каких проблем… генерал?
Блейн состроил комическую гримасу.
— Что вы, мистер Скайлер, какой я генерал! Во время последнего конфликта я всеми силами служил моей стране, издавая газету «Кеннебек джорнэл», поддерживая зажигательными передовыми статьями дело Союза штатов, а также наших бравых парней в синих мундирах.
Кеннебек вдруг напомнил мне экспедицию Бенедикта Арнольда в Канаду во время революции. Я сказал об этом Блейну. Он был заинтригован.
— В наших краях столько легенд ходит о генерале Арнольде. И об Аароне Бэрре, который был с ним рядом. Вы ведь, кажется, протеже полковника Бэрра? — Вежливый эвфемизм, часто употребляемый в печати. Я утвердительно’ кивнул и быстро переменил тему, заговорив о выборах.
— Разумеется, ваш дружок Тилден поднимет большой шум по поводу коррупции в Вашингтоне, и, должен сказать, после Бэбкока, Скенка, Белнэпа, разоблаченных подряд за такое короткое время, он сумеет набрать несколько очень важных очков. Но я не думаю, чтобы коррупция по-настоящему волновала наших избирателей.
— Что же их волнует?
Блейн кивнул в сторону коренастой фигуры президента, пленника гостей, жаждущих общения с ним, пленника своего высокого поста.
— Южане боятся северян. Северяне питают отвращение к южанам.
— Но ведь война кончилась десять лет назад. Есть и другие проблемы. Реформа гражданской службы…
Меня прервали вежливо, но решительно:
— Наши люди голосуют только против того, что вызывает их страх, что они недолюбливают. И поскольку больше людей отвергает Юг, нежели боится Севера, мы победим, как обычно, — конечно, если все слегка поостынет.
— Скандалов больше не будет?
— Не слишком много. — Блейн улыбнулся, но его черные сверкающие глаза смотрели настороженно. — Кроме того, если вашего друга губернатора Тилдена выдвинут, я боюсь, ему большую часть времени придется давать объяснения по очень многим поводам. Он же был адвокатом железнодорожных компаний, а не учителем воскресной школы.
Однако это интервью с вероятным следующим президентом вызвало ревность; Блейна увели. Я оказался лицом к лицу с конгрессменом откуда-то с Запада, который сказал мне:
— У меня есть тема, достойная вашего литературного таланта, мистер Скайлер. Я предлагаю сотрудничество, поскольку сам не располагаю временем писать. Доход мы, разумеется, поделим. Как насчет того, чтобы мне шесть-десять процентов, а вам сорок?
У меня даже все помутилось перед глазами: что я ему, уличная девчонка, jeune poule, которой назначают цену?
— Боюсь, что я не пишу в соавторстве…
— Когда вы узнаете, какой у меня материал, вы наверняка согласитесь. — Человек (до сих пор не выяснил его имени) опасливо оглянулся — убедиться, что нас не подслушивают. Ему не нужно было беспокоиться. Люди толпились вокруг нескольких могущественных политиков. Больше всего гостей сгрудилось вокруг Блейна, вероятного будущего президента. Следующая по размеру толпа окружала Гранта (хотя он президент, но меньше чем через год его здесь не будет, а потому и обхаживать его особой нужды уже нет). Гарфилд, Чендлер и другие, которых я не знал, стояли под коптящими люстрами в центре еще меньших групп.
— Я знаю, кто убил Авраама Линкольна.
— Я тоже, — брякнул я. — Актер Бут.
Человек посмотрел на меня с сожалением.
— Вы тоже этому поверили?
— Ну, люди видели, что Бут после убийства вел себя в высшей степени подозрительно, он прыгнул на сцену театра Форда, осыпая президента бранью…
— Но, мистер Скайлер, cui bono? Кому это выгодно?
— Бут потешил свое актерское самолюбие.
— Нет, но в конечном счете кому это было выгодно?