188 дней и ночей
Шрифт:
Это может быть использовано в опасных манипуляциях. И не обязательно только при покупке вина, кока-колы или кукурузных хлопьев в кинотеатрах. Такой манипуляцией можно изменить ход, не побоюсь этого слова, истории человечества. Так, во время президентских выборов в США в 2000 году республиканские стратеги предвыборной кампании Буша сопоставили два английских слова «democrats» и «bureaucrats», то есть демократы и бюрократы. В своих телевизионных роликах республиканцы выводили на экран на доли секунды слово «bureaucrats» сразу после слова «democrats». Одно это ведет к негативным ассоциациям. Но и это еще не все. Фрагмент «rats» слова «bureaucrats» был резко выделен на экране, а «rats» по-английски значит «крысы». В 2000 году Буш выиграл с разницей в несколько тысяч голосов во Флориде. Крысы в том климате стали истинным наказанием…
С
Ученым очень трудно описать подсознание, да и вообще трудно сказать больше того, что нечто подобное существует. Оно не хочет вырисовываться на энцефалограммах, не хочет проявлять себя в томографах никакими явными молекулами, которые можно было бы идентифицировать в лаборатории. Оно спряталось под оболочкой того, что мы так тщательно скрываем, и иногда всплывает в сновидениях, мечтах, желаниях, но также и в автоматизмах, когда, например, нам звонят какие-то идиоты, продающие билеты лотереи, в которой никто никогда не выигрывает. А когда всплывет, то проявит себя в бешеном танце тысячи нейронов, гормонов, энзимов, с помощью которых оно управляет всеми жизненными функциями нашего тела и нашего мозга. Оно обязательно присутствует в наших рефлексах. Благодаря ему кое-кому удается вести машину, пить кофе и разговаривать по мобильнику на иностранном языке с местным акцентом, делая все это одновременно и оставаясь при этом в живых.
Я не случайно пишу тебе сегодня о подсознании. Потому что где то глубоко в подсознании чувствую, что этот мой последний сегодняшний мэйл на самом деле должен был бы быть…. первым. Мне хотелось бы начать писать к тебе с завтрашнего дня. Зная все то, что я знаю сейчас, на данный момент этой нашей последней ночи… Зная те факты, о которых я не имел понятия в начале нашего разговора. Наши письма сложились в разговор. Иногда я ловил себя на том, что мысленно полемизирую с тобой. В течение этих почти двух лет я, чтобы не забыть, то и дело фиксировал мысли, которыми хотел с тобой поделиться. В компьютере, в записной книжке или на диктофоне мобильника, в дневнике или на обрывках салфеток в ресторанах, иногда шариковой ручкой на левом предплечье, когда не было других возможностей. Я посчитал, — а ты ведь знаешь, как я люблю статистику, — что так было в течение 188 дней и ночей, неравномерно расположенных на отрезке в семьсот тридцать один астрономический день и ночь. Мы занимались главным образом фактами. Или версиями фактов. Наверное, больше версиями.
В течение этих дней и ночей мы рассказывали друг другу о философах, феминистках, старости, молодости, химии, математике, физике, мести, свободе воли, наслаждении, оргазме (или его отсутствии), о мудрости, глупости, желаниях, слезах, улыбках, об ученых, богачах, нищих, писателях и журналистах, о любви и ненависти. О зачатии, рождении и смерти. О губах, груди, бедрах, клиторах и пенисах. О проститутках и о политиках. Килобайты текста, может быть, сами того не желая, мы израсходовали на описание самих себя…
Вчера вечером я задумался, а случалось ли мне хоть какой-нибудь из женщин столько рассказать о себе. Может, и не напрямую, но самое главное. Мы вообще редко говорим напрямик. Наверняка рассказал, только никто нигде этого не записал. Даже я сам. Я написал три книги, которые многие считают моей автобиографией. Истины ради, я протестую. Все это — беллетризированные повествования о мужчинах и женщинах, о людях, которых я знаю или знал, но только не биографии. Ни их, ни тем более моя. В любом случае это литературная фантазия, даже если она густо приправлена реальными фактами из их или моей жизни. Я не смогу написать ничего (кроме научных статей) такого, что не имело бы отношения ко мне и к моей жизни. Но в письмах к тебе нет элемента литературной фикции. Я рассказывал о себе в моем мире, — изо всех сил стараясь не отходить от правды, — выстукивая эти повествования на клавиатурах нескольких компьютеров в нескольких странах. И везде, где только было возможно, я включал настоящую музыку, а где это было невозможно, я ее и так слышал. Наверное, подсознательно. Более всего ты ассоциируешься у меня с Шуманом, с Чайковским, Ив Мендес, [78] со скрипичными концертами Брамса и блюзом Джосс Стоун (но только с блюзом). Но более всего — с поэтичностью музыки Шумана. Под эту музыку мне больше всего хотелось писать тебе — если бы это было возможно — шепотом…
78
Ив Мендес — бразильская певица.
А еще ты ассоциируешься у меня с дружбой, с красным вином, авиалиниями, запахом новых книг (возможно, это инфантильное извращение, но я всегда, когда покупаю книгу, нюхаю ее), с благородной тишиной, царящей в библиотеке на Борнхайм во Франкфурте-на-Майне, куда порой я захаживал и читал за столиками со смешными ночными лампами. Ни одна из женщин не заставила меня столько раз посетить библиотеку, сколько ты. Мне очень нравится узнавать, но рядом с тобой и благодаря тебе я полюбил это еще больше. Ну и в довершение всего, ты ассоциируешься у меня с ночью…
Ты подарила мне исключительно много своего времени. Время — это самый дорогой подарок, какой только можно получить от другого человека. Спасибо…
Сердечный привет,
Януш Л.
P.S. Береги себя…
Париж, аэропорт, четверг, полдень
Януш,
как случилось, что ты забрал у меня так много времени? Ты подсчитал: почти два года, — это просто невероятно… Однако все эти дни меня не покидало ощущение своеобразного посвящения. Я делилась с тобой не только мыслями, делами, радостями, но и страхами, о которых до этого ни с кем, кроме своих близких, не говорила. В этот период я стала делать то, что принесло мне огромное профессиональное удовлетворение и от чего я неожиданно отказалась, чтобы снова к этому вернуться. У меня «была» газета, «не было» газеты, у меня «есть» газета. Кроме того, я не развелась, и меня не бросили. У меня тот же муж и та же собака. Те же друзья и подруги. Я стала старше. Каждый вечер я заглядываю в свой электронный почтовый ящик. При этом почти всегда волнуюсь, что мне придется срочно писать тебе ответ. И злюсь на то, что я не такая добросовестная, как ты. И поражаюсь твоим знаниям, скрупулезности и интересу к миру. Ты отличник!
Я писала тебе, своему эпистолярному оппоненту, по ночам… порой сердитая на себя за то, что, вместо того чтобы провести вечер с мужем, стучу по клавишам. Редко забывала о твоих напоминаниях. «Пиши, пиши, у нас сроки поджимают». То же самое сегодня.
Разве не удивительно, что Париж, не подозревая об этом, стал городом, в котором прошла наша первая и последняя встреча в письмах, и я уверена, что не меня одну это взволновало. Два часа назад я проехала по городу по дороге в аэропорт. Говори, что хочешь, но я понимаю, почему именно здесь герой Ремарка Равик влюбился в Жоан Маду. В первом письме ты меня спросил: «Вам случается ходить на прогулки в других городах и с другими мужчинами?» Ты также поинтересовался, нравится ли мне, когда мужчина ищет мою ладонь, чтобы взять ее в свою.
Тогда мне этот вопрос показался дерзким. Дерзким? В начале двадцать первого века? — спросишь ты. Это невероятно, но так. Даже эмансипированные женщины, которых в наше время называют независимыми, оберегают свою личную жизнь, хотя некоторые могут посчитать это слабостью. Это и есть слабость.
С уважением и на этот раз до встречи…
М.