1991: измена Родине. Кремль против СССР
Шрифт:
– В начале 1989 года вы в программе «Взгляд» на всю страну объявили, что вы являетесь первым легальным советским миллионером.
– Меня так «обозвали» газеты. В «Московских новостях» журналист Жаворонков написал: «К нам в редакцию пришел человек и заявил: «Смотрите на меня, я первый советский легальный миллионер!», но на самом деле это была формулировка самого Жаворонкова, а за нее уцепились другие журналисты. А во «Взгляд» я тогда пришел, потому что мне грозила статья 93 часть 3 «Расстрел» за хищение в особо крупных размерах, хотя на самом деле я ничего не крал и вины за собой никакой не чувствовал.
– Так что произошло?
– Дело было так. Ко мне в кооператив «Техника» в 1988 году пришли младшие научные сотрудники, программисты из Академии наук, обладавшие своим программным обеспечением, в том числе и для персональных компьютеров, которых еще практически не было тогда в России. Я сказал: «Ребята! Я достану вам персональные компьютеры, давайте делать из них программно-аппаратные комплексы и поставлять их всем, кто в них нуждается». В результате нашими потребителями стали 104 предприятия, в том числе и оборонные.
К слову, сегодня эти ребята – одни из ведущих сотрудников IBM и Microsoft; Веселов, Чижов – эти фамилии сейчас известны во всем мире. Чижов, скажем, сделал у нас DOS на русском языке, а Веселов создал текстовый редактор Лексикон; люди старшего поколения его отлично помнят, потому что Windows в стране тогда еще не было. Так мы и заработали миллионы, нам их перечисляли за покупку наших программ.
– Но прежде, как я понимаю, вам нужны были персональные компьютеры, стоившие тогда дороже автомобиля. Откуда и на какие деньги вы их доставали, как создавали первоначальный капитал?
– У нас в «Технике» мы закупали то, что тогда называлось отходами: например, большое количество брошенных кабелей, иногда мы их просто увозили со свалок; затем Вексельберг, который тогда у меня работал, чистил с них обертки, вытаскивал медную сердцевину, и эти «отходы», скрученные в бухты, мы продавали на Запад, а там закупали компьютеры. Привозили компьютер, продавали его за 50 тысяч рублей и могли на эти деньги купить, например, 50 тонн отходов алюминия, которые, в свою очередь, продавали за 60 тысяч долларов, а на них покупали 60 компьютеров. Такая операция занимала у нас всего 10–12 дней. Капитал увеличивался на 1000 процентов за полмесяца.
Еще мы продавали такие вещи, которые до этого не имели никакого спроса: к примеру, кормовые фосфаты Воскресенского завода. В них находилось до 4 % мышьяка; если бы коровка поела таких фосфатов, то она бы точно не выжила, а мы узнали, что в Австралии из этих фосфатов научились извлекать чистый мышьяк, и стали менять, скажем, тонну кормовых фосфатов на 5 компьютеров. К началу 1989 года на счету кооператива «Техника», в котором работало около тысячи человек, было 70 миллионов рублей; хочу напомнить, что в то время 12 тысяч рублей официально стоил «Мерседес», 25 тысяч стоила дача в Подмосковье, а доллар стоил официально – 63 копейки!
– И чего вам не жилось спокойно-то? Зачем надо было начислять себе миллионные зарплаты, на которые ничего толком тогда купить было нельзя, да еще демонстративно платить с них десятки тысяч партийных взносов?
– Да, скандал начался именно из-за партийных взносов, но дело в том, что «вытащить» крупную сумму через фонд заработной платы мы решили потому, что государство в начале 1989 года запретило кооперативам расплачиваться наличными деньгами; в кассе можно было иметь не больше 100 рублей в день. Это было ужасно! Как можно безналом оплатить, скажем, докеров в порту? Железнодорожные вагоны нам тоже давали только за нал… Вот чтобы спокойно в течение года жить с официально обналиченными деньгами, мы с моим заместителем начислили себе зарплаты в 3 миллиона рублей за январь 1989 года, заплатили, как и полагалось, с них налоги – подоходный и за бездетность, – а он даже те злосчастные партийные взносы в размере 90 тысяч рублей; кстати, чтоб молодому поколению было понятно: 3 миллиона рублей тогда – это примерно сегодняшние 3 миллиарда.
Партсекретарь, когда увидел такую сумму партийных взносов, сгреб ее двумя руками в ящик стола, накрыл его своим телом и тут же, в панике, позвонил в Московский горком партии. Те сразу же перезвонили Горбачеву. Горбачев три дня молчал, думал, как на все это реагировать, а спустя этот срок, во время своей поездки в Киев, высказался там в том духе, что мы, мол, не позволим в нашей стране строить капитализм, как это делает один молодец, который «понавез в страну компьютеров и продал их втридорога». Слышать это было странно, потому что мы продавали наши компьютеры в 3 раза ниже госцены, которая тогда доходила до 150 тысяч рублей за компьютер.
– Большинству любая персональная реакция генерального секретаря в прямом эфире телевидения показалась бы тогда прежде всего не странной, а страшной… Когда вы поняли, что вслед за словами первого человека в государстве могут последовать малоприятные для вас последствия?
– Они последовали незамедлительно: в «Технику» сразу же пришло аж 6 комиссий – КРУ Минфина, ОБХС, КГБ, прокуратура, милиция и так далее. Были заблокированы счета, начались проверки. Тут-то я и понял, что до моего ареста остаются считаные часы, вот тут-то и появился журналист из «Московских новостей», вот тут-то меня пригласили во «Взгляд». Во время телеэфира я заявил, что мне грозит расстрел, что дело против меня организовано министром финансов СССР Гостевым, и добавил: «Сделайте процесс надо мной гласным, докажите, что я что-то украл, расстреляйте на Красной площади, а если нет, то увольте министра Гостева со справкой о несоответствии занимаемой должности». Эти слова из эфира вырезали, когда затребовали программу в Кремль, сами взглядовцы испугались, но они прошли в прямой трансляции по всей России, и, несмотря на то, что в Москве в это время была ночь, тут же были разбужены компетентные люди, которые затребовали запись эфира с моим выступлением.
Вскоре выяснилось, что по поводу моей ситуации страна разделилась надвое: шли мешки писем либо за то, чтобы меня расстрелять немедленно, либо за то, чтобы поставить вместо Рыжкова премьер-министром СССР; «средних» мнений не было. Меня поддержали так называемые «красные директора» со всего Союза, многие из которых открывали ногой двери в Кремле: «А парень-то прав! Мы принесли стране миллиарды, а у нас зарплата 300 рублей в месяц. Мы тоже должны получать 3 миллиона!..» Но самое удивительное, что по моему вопросу произошел раскол в самом политбюро: против меня выступили Рыжков и Крючков (в то время председатель КГБ СССР . – Авт.), а за меня были Яковлев (секретарь ЦК КПСС по идеологии . – Авт.) и – что самое интересное – Лигачев (секретарь ЦК КПСС, член политбюро . – Авт.). Горбачев, увидев такой раскол, испугался.
– Кто был вашей «крышей» и в бизнесе, и в политических разборках? Почему вы так вызывающе себя вели?
– Повторяю, мне просто-напросто некуда было деваться. И собственно, в бизнесе у меня никакой «крыши» тогда не было. «Крышевали» или «наезжали» бандиты на каких-нибудь шашлычников, спекулянтов-фарцовщиков, но кто из них в конце 1980-х мог додуматься, что в кооперативе, который занимается какими-то программно-аппаратными комплексами, как раз и есть большие деньги? Так что, работая в hi-tech, мы обходились без всяких «крыш», без всякого интереса к нам со стороны криминала.