1991. Дивный сон. Рукопись, найденная в тюремной камере
Шрифт:
Ведьма замолчала, – и все тоже на минуту замерло: ветер в листьях, вода в реке, гитарные перезвоны и магнитофонный кашель, звонкие голоса ребят и девчонок, собиравшихся вместе встречать рассвет. Когда старуха встала, – все сдвинулось и пошло: дыхание, голоса, звуки; захлопотала крыльями по реке, крикнула птица; нетерпеливая по своему руслу разжурчалась вода; чистые звезды полез гасить жадный до слабых месяц; на холме, в городском сквере, звякнула обо что-то, застонала, разламываясь, гитара; взвизгнула и захохотала глупая деваха, и ей с готовностью ответил восторженный юный самец. Приближалась счастливая пора самостоятельности и свободы.
– Начала за здравие, а кончила за упокой, – укоризненно заметил Волька. – Нехорошо, старая! Как тебя звать-то?
– Дак это жисть! – печально и тихо воскликнула та в ответ. – Сперва родился-обмочился. Потом житуху пробытовал… А кличут меня Василиса Премудрая – в одном веселом месте… А тут и смертушка – долгожданна-негаданна. Так всегда и шло – с грустью пополам. Из этого люди – самы печальны посреди животного мира. Потому как себя сознают – в жисти этой, жисть эту саму, ну и смерть, конешно. Оттого и страдание по земле. Да не всяк это чует. Токо уж когда носом-то в гробову доску ткнется – в ум-то и входит. Ан поздно! Так что, живите, как…
И не договорила, увязла голосом в наступившем, казалось, со всех сторон сотрясении земли и гуле подземном. Это налетел, будто с неба свалился, грозный товарняк, застонал воем страшным под шоссейным мостом. Так приближалось их первое утро свободы: грохотало и лязгало – колесами, рельсами, сцепками; извивалось – длиннозадо и стовагонно.
Короче – когда Волька захотел уточнить, отколупнулась ли от времени сама старуха, вдруг обнаружилось, что той и след, как говорится, простыл. Был человек – и нету. А может, и не было вовсе? Такая, вот, причудливая мысль посетила всех троих одновременно – Вольку, Серегу и Давида, – и они переглянулись, но друг перед другом не признались в ту минуту, стояли и смотрели – бледные и голые в седых рассветных судорогах…
Бледные и голые в седых рассветных судорогах, они стояли на берегу – Давид, Волька и Серега, – а мимо бежала вода, пузырчатая и веселая, быстротекущая по верху – как сама жизнь в свои семнадцать лет, – но темная и глубоко бесконечная в этом вечном течении от истока к устью, – и Давид, талантливый в душе художник, все это почувствовал и сказал так:
– Знаете – странная мысль: чтобы попусту не суетится в этой жизни, надо почувствовать себя бессмертным.
Подумал и добавил:
– Хотя бы условно.
3. Рождество (Необыкновелла)
«В начале было Слово…»
Кто сказал? Неправда! В начале было Ощущение.
Хорошо. Лежу. Или сижу? Или стою? Одним словом – нахожусь. Худая темнота едва способна удерживать крупинки тепла. Больше никаких ощущений. Можно только думать. Не о том, кто я и где я, – этого нет. Причина одна: нет меня самого, и я не могу знать о том, чего еще нет. Я – думаюсь! Я сам – мысль. И я перетекаю, ударяюсь в мелкие камешки ассоциаций, меняю направление.
– Ты признайся, ручеек,
Как найти дорогу смог.
– Я на то и ручеек,
Чтобы не искать дорог.
Хорошо!
В меня впадают другие ручейки-мысли. Я впитываю их, становлюсь больше и сильнее, мне становятся понятны преграды на моем пути, я вижу глубже и шире. Но все равно бегу извивисто и прихотливо, не сосредоточенно. А потом сам впадаю в большую реку! Я купаюсь в ее волнах, беззаботный младенец. Эта река называется «я-человек». Она принимает меня. Я весь – в ней. Но и она – во мне. И мы вместе стремимся к общему устью, за которым – океан по имени Жизнь. Но на свободном нашем пути встают болота, тухлые водохранилища и плотины. И я начинаю опасаться: хватит ли сил, достанет ли терпения? И вдруг предчувствую: достанет! И воспоминание – эта встречная волна океана по имени Жизнь – догадку превращает в уверенность: так уже было!
Я вновь добегу до устья, прикоснусь к океану – и на краткий этот миг увижу весь свой путь разом: от первой капли и песчинки на ее пути до океанского наката. В случайном увижу предопределенное; в очевидном – уродство несомненности; обрету способность извлекать гармонию из хаоса и повергать в прах незыблемые кристаллы аксиом. Я замкну цикл бытия и на краткий этот миг сам стану истиной и… позабуду обо всем!
Так это случалось прежде. Так это будет происходить всегда, когда я-мысль буду изрекаться в я-человеке. Какие-то частички сохранятся в памяти, как эти крупицы тепла в темноте; я чувствую их – но ими не согреться!
А сейчас – новая волна океана пришла ко мне с известием: каждый человек – Вселенная! Поэтому часы его идут только с присущей им одним скоростью. И другой проживает за три года полные тридцать или даже девяносто, когда один в свои шестьдесят не вспомнит ничего отраднее вчерашней пакости. И умереть в тридцать три как бы насильственной и мученической смертью – может статься! – прекрасно достойный и единственно возможный способа завершить свой жизненный цикл, из я-Вселенной перейти в я-Жизнь и я-человек и, наконец, в я-мысль. И так все это может удачно сложиться, что люди посчитают тебя необыкновенным и уверуют, а их потомки день твоего рождения положат началом нового летоисчисления и будут весело праздновать его в конце каждого года. Что ж, неплохой способ отметить достойного, но…
Приближается Время!
Надо быть готовым…
Другие готовятся к смерти. Это не составляет труда. Мне надо приготовиться к Жизни!
Это мучительно трудно. Ведь я могу оказаться в любой точке времени и пространства, даже одновременно в разных местах или единовременно в одном месте несколько раз. Ведь я – мысль! Откуда мне знать, кто меня подумает и где я появлюсь на свет? Это откроется мне только в момент истины – и тут же канет в забвение. Только миг я буду чувствовать, знать и понимать все!
Чаще и ощутимее накатывают встречные волны океана – моя память из будущего. Они говорят мне теперь: в миг смерти, как и в миг рождения Жизнь откроется тебе – это будет один из ее подарков: с рождением тебе даруется Жизнь, со смертью – ее Смысл! Итак…
Я есть всяко время и место.
Я – везде.
Я – есмь!
Двери моей темницы падают. Сыплется труха, вспыхивает солнечными искрами, вонзается в лицо. Грубый голос внятно поминает всех своих святых. Меня подхватывают и выволакивают наружу.