2 наверху
Шрифт:
Здесь Панина никто не знал, с соседями он не общался.
Приезжая домой из университета, он делал необходимые звонки и, как правило, отключал телефон.
Такой подход позволял насладиться жизнью.
Никто не мешал делать что угодно и сколь угодно долго: сидеть за столом, просматривать научные статьи, писать методички по предмету, шариться в Интернете или что-нибудь читать.
Книги составляли одну из ценностей жизни, но старые Панин перечитал по много раз, а новых не любил.
И потому в последнее время он проводил вечера у телевизора за просмотром фильмов, которые скачивал на киносайтах.
Телевидения как такового Панин не смотрел: навязчивое вещание представлялось агрессивным вторжением в личное пространство.
Этот вечер предстояло провести именно так: посмотреть что-нибудь не очень грустное, но и не очень веселое, спокойное и примиряющее с жизнью – желательно, не российское, уводящее от насущных проблем.
Вода нагревалась медленно, чайник слегка заворчал, когда из передней донесся сигнал домофона.
Открывать Панин не собирался.
Он не открывал никому, приходящему без предварительного звонка.
Но сейчас сообразил, что это мог быть Шаляпин, который получил свое на Королева 9/2 и решил заглянуть еще раз, поговорить о приемных делах.
В доме намеревались поставить подъездные домофоны – и уже начислили за это в квитанциях – но пока двери стояли открытыми и коллега мог подняться без проблем.
Быстро, пока не погас экран, Панин скользнул в переднюю.
Голубовато-серое окошко внутреннего блока еще мерцало.
Донельзя искаженная дешевой камерой, там стояла незнакомая девушка с пластиковым пакетом.
С виду она напоминала недорогую проститутку, пришедшую по вызову и перепутавшую номер квартиры.
Стоило идти обратно на кухню, чтобы девка постояла перед закрытой дверью, осознала ошибку и пошла по адресу.
Но Панин снял трубку и сказал не очень приветливо:
– Кто там? В акциях не участвую, в услугах не нуждаюсь, Евангелиями не интересуюсь.
– Дмитрий Викторович, откройте пожалуйста, – раздалось в наушнике.
Голос показался смутно знакомым.
– Викентьевич, – невольно поправил он. – По какому вопросу?
– Пустите, пожалуйста! Мне неудобно отсюда разговаривать, я вас не вижу.
Немного помедлив, Панин отпер.
В тусклом коридорном свете по ту сторону порога стояла абитуриентка Коровкина – в том же светлом платье и в тех же антрацитовых колготках и раскрашенная, как испанская шлюха.
– Ой… – она поднесла к щекам ладони. – Это вы, оказывается!
– А это – вы, «два наверху», – он усмехнулся. – Чем обязан?
– Так пройти к вам можно, Дмитрий Викторович?
– Викентьевич, я вам сказал. Проходите, раз уж явились.
– Ви-кенть… евич? – по слогам проговорила девушка, шагнув в переднюю. – Разве есть такое имя?
– Как видите, – ответил он и запер дверь.
– А я думала, она типа пошутила, когда вас так назвала.
– Кто – «она»? И, кстати, как вы меня нашли?
– Так я же говорю – секретарша ваша с кафедры. Ну, которая распоряжается вступительными экзаменами.
Панин вздохнул, подумав, что стеклянная баррикада непреодолима: для него экзамены были «приемными», для девчонки – «вступительными», и в этом заключалась суть.
К кому обратилась неудачливая абитуриентка Коровкина, гадать не приходилось.
– Галина Сергеевна лаборантка, а не секретарша. И она вовсе не моя. Я не министр, не ректор, не декан и даже не заведующий кафедрой.
– Ну не знаю, она не назвалась… Такая толстая, старая.
– Никакая она не толстая, – возразил Панин. – И уж вовсе не старая.
– Вы с ней… типа дружите, да? – продолжала гостья.
– Дружим, – признался он, ввязываясь в глупый разговор. – А почему вы догадались?
– Нипочему. Просто она… Говорит, вы из всех самый добрый и самый справедливый. Хотя я это и сама поняла.
Оглянувшись вокруг, она поставила свой пакет на пол около пуфика.
– Вы ведь не хотели меня заваливать, это старый мухомор меня выгнал…
– Так вы пришли, чтобы сообщить мне, что я самый добрый и справедливый? – насмешливо спросил Панин.
– Ну… – девушка взглянула в упор.
Глаза ее – которых на экзамене он не рассмотрел – были очень большими, серыми с темными крапинками вокруг зрачков.
– Ну не только для этого. Я с вами поговорить хочу. Вы меня пустите?
– Но я же вас сразу не прогнал. Значит, пущу. Давайте, проходите в гостиную.
Девушка нагнулась, чтобы расстегнуть босоножки на невероятно высоких каблуках, которых он до сих пор не замечал.
Затылок ее оказался тонким.
Бедра слегка расширялись, хотя в таком возрасте вчерашние школьницы оставались узкими, как мальчишки.
Отметив это, Панин вспомнил рассуждения многоопытного Горюхина.
Тот говорил, что мнение о развратности города и целомудрии деревни – миф, не имеющий оснований.
По словам Игоря Станиславовича, в городе ранняя половая жизнь является уделом единиц, а у деревенских все обстоит наоборот.
Причина заключалась в том, что городским доступна лишь интернетская порнография – и то если удастся взломать родительский контроль. А в деревне на глазах у всех совокупляются кошки, собаки, куры и утки, овцы, козы, коровы и даже лошади.