2 наверху

Улин Виктор Викторович

У Нины – которая так и не стала Шубниковой – молочные железы были гораздо меньше, но казались агрессивными.

Впрочем, с той все происходило по-другому.

Когда Панин привел ее сюда в первый раз, в лифте они молча смотрели друг на друга, но в молчании сгущалось грозовое электричество.

Едва он втолкнул бывшую студентку в переднюю и запер дверь на все замки, как они рванулись друг другу так, словно всю жизнь ждали именно этого момента.

Как мальчишка, Панин притиснул ее к себе, теряя рассудок от желания – понимал, что Нина чувствует его

состояние и не скрывал ничего.

Через час или два, когда они лежали в постели, не зная, что еще можно сотворить друг с другом, она призналась, что была ошеломлена его готовностью.

Панин хвалам не поверил.

Но ошеломленный Нининой изобретательностью в суррогатном сексе, промолчал.

Она немного полежали, потом начали все заново.

Так продолжалось до самого вечера и перетекло бы в ночь, не имей Нина необходимости возвращаться домой, под контроль цербера-матери.

Почему тот эпизод вспомнился именно сейчас, Панин не знал.

Налив кипятка, девушка снова села, закинула ногу на ногу, обхватила колено руками.

Ее пальцы были тонкими.

Происходящее удивляло тем, что девчонка, которую на экзамене он просто жалел, а сейчас увидел в ней порцию дохода в копилку будущей машины, стала вызывать странные ощущения.

Галину Сергеевну Панин вожделел, с Ниной не-Шубниковой безумствовал, Вера-Гагатька вызывала почти исследовательский интерес.

А эта Настя просто нравилась, без предпосылок и перспектив.

Такого с ним не бывало давно – если бывало когда-нибудь вообще.

Панин взглянул на коробку конфет, отметил, что из пяти ячеек по короткой стороне и восьми по длинной пусты шесть, что составляло восемь процентов от общего количества.

– Я из деревни, – заговорила Настя, глядя с улыбкой. – Там и родилась. Но все говорят, что в прошлой жизни я была принцессой. И брат и оба братишки – натуральные колуны, а я словно не их сестра.

– О чем я и хотел сказать, – он кивнул. – У вас благородная внешность, в городе такую редко встретишь.

– Мамка с папкой с ног сбились, со мной ничего сделать не могут. Они орут, как резаные, а я вместо того, чтоб полоть морковь, лежу и читаю какую-нибудь книжку про ненашу жизнь.

– «Мамкой», «папкой», – Панин поморщился. – Вот это уже неблагородно. Надо говорить «мамой».

– Ну, мамой, – девчонка повела плечами. – Извините, в деревне все так говорят. «Папка», «мамка», «дай-ка», «положь-ка». Мне самой противно, я стараюсь поправляться. Останусь в городе – из меня все выйдет, сто процентов.

– А вы хотите остаться в городе?

– Конечно. Вырваться и забыть деревню, как жуткий сон. Ни родителей больше не видеть, ни братьев, всех трех.

– Думаете, в городе так хорошо? Вы города не знаете. Суета, асфальт, бетон и выхлопные газы. А в деревне свежий воздух.

– Это

вы не знаете, – возразила Настя. – В деревне ничего хорошего нет и быть не может никогда, ни за что, хоть тресни. Только вонь, грязь по колено и трактористы пьяные.

– Так уж все и пьяные?

– Так уж все. И вообще. Вот у вас тут… – она обвела рукой вокруг себя. – Горячая вода круглые сутки, кондиционеры, окна и все блага жизни. С работы пришли – душ хоть каждый день приняли, как огурчик свеженький по паркету расхаживаете. А в деревне? Насос в колодце, песок каждый день из труб вычищать. Вместо ванны раз в неделю баня на задворках. Интернет то есть, то нет. Наизнанку вывернусь, но в городе останусь. Мне бы только в универ поступить.

– Поступите, – успокоил он. – Сделаю все возможное.

Настя не ответила.

На кухне упала тишина столь плотная, что было слышно как внизу – через этаж, на седьмом – надсадно плачет ребенок.

– Ну ладно. Я вас заболтала совсем, – девушка вздохнула, быстро взглянула на часы, зеленевшие на панели микроволновки. – Пора и честь знать. Хватит на сегодня. Вы кофе допили? Еще хотите?

– Вроде бы допил, – кивнул Панин. – И пока, пожалуй, хватит.

– Тогда завтра приду в пять, как договоренось, и будем математику учить. Да?

– Будем, Настя, будем.

Он встал, чтобы проводить гостью.

Она тоже встала – маленькая и тонко сделанная – но не двинулась.

– Что, Настя? – догадался Панин. – Вам требуется в одно место? Тут оно, вот, около кухни, я выйду, не стесняйтесь.

– Нет, не это, – ответила девушка. – Можно, я у вас тут еще слегонца похозяйствую? Конфеты уберу, чашки-блюдца сполосну.

Сам он терпеть не мог мыть посуду, даже одну тарелку ставил в посудомоечную машину.

Но Настю можно было понять.

Она всем видом показывала, как хорошо ей в городе по сравнению с нелюбимой деревней. Ей хотелось побыть еще несколько минут в атмосфере неторопливого домашнего уюта.

– Можно, Дмитрий Викентич?

– Можно, Анастасия…

–…Николаевна, – подсказала она, уловив паузу.

– Можно, Анастасия Николаевна! Хозяйствуйте, если хотите.

Лучисто улыбнувшись, девчонка накрыла коробку крышкой и спрятала в холодильник, потом принялась мыть кофейные чашки.

Панин не понимал себя, но наблюдать за неторопливыми, спокойными и женственными движениями было еще приятнее, чем просто сидеть за столом в ее присутствии.

Что-то менялось на небе.

Звезды сверились с циферблатом и стали поворачиваться, выстраивая какую-то новую композицию.

Этого не могло быть, поскольку не могло быть никогда – но это было так.

Глава третья

1

– Нет, Митя, нет, даже не начинай!

Галина Сергеевна решительно сняла его руки со своей груди и застегнула пуговицу на блузке..

– Шеф тут. Злой, как черт, и заглядывает каждые пять минут.