2008_37 (585)
Шрифт:
Заблуждаться может всякий, но надо быть сумасшедшим, чтоб упорствовать в своём заблуждении.
Цицерон
При всей моей нелюбви к гражданской позиции Новодворской, её книга "По ту сторону отчаяния", на мой взгляд, несомненно удачна и нуждается в тщательном изучении. В ней Новодворская-мемуарист вступает в явное противоречие с Новодворской-политиком. Не отрекаясь от своих взглядов, безусловно веря в собственную объективность, она рисует такую картину диссидентского движения в Советском Союзе и его моральной импотенции,
Внимательный исследователь заметит, как через нагромождение пустых политических лозунгов, через истеричные выкрики, проступает образ несчастного человека, неадекватного психически, не нашедшего своего места в жизни, но яростно желающего принести пользу, отстаивающего это право. Это один из тех народных типов, которые исторически возраждаются из поколения в поколение в нашем обществе, маргинализируются, вырастая, как сорники, на обочинах культуры, становясь нигилистами и цареубийцами, антисоциальными элементами.
Предлагаю вашему вниманию свой анализ начальных глав сего произведения.
Давайте учиться читать их публицистику!
Из авторского текста я решил вычистить наиболее эмоциональные места, оставив без изменения повествовательную канву и «сырые» факты.
Речь пойдёт о "преступлении и наказании": о том, как молодая Валерия Ильинична разбросала антиправительственные листовки во Дворце Съездов на тогдашнем празднике Конституции 5 декабря и что за этим последовало.
В начале книги Новодворская признаётся:
"Только сейчас, десятилетия спустя, я поняла, что я из одного теста с Павкой Корчагиным, как я от него ни отрекайся. Все-таки КПСС, вопреки своим собственным интересам, удалось воспитать из меня настоящего коммуниста, хоть и с антикоммунистическим уклоном…"
Тут мне совершенно нечего возразить. Валерия Ильинична подтвердила то, что я всегда подозревал. Все эти диссиденты, повинуясь своему Основному Инстинкту — слепой, ничем не сдерживаемой, разрушающей окружающую жизнь ненависти, — превратились в тех, кого проклинали и ненавидели: в коммунистов-большевиков, чекистов 20-х и 30-х годов, отождествились со своими врагами: "ты и я одной крови". А связующая кровь оказалась не их, народной.
Это отождествление означает, что конца их борьбе не будет: ведь они борются с собой. Пока они не разрушат, не уничтожат самих себя, они не успокоятся. Цена этой победы — миллионы невинных душ.
О том, как идея разброса прокламаций в театре пришла ей в голову, Новодворская напишет:
"Идея с театром родилась у меня в тот вечер, когда в Театре оперетты из какой-то ложи или с балкона к нам в партер упала программка.
Весь мой угол поднял головы, глаза у некоторых жадно заблестели, а один зритель даже сказал вполголоса: "А если бы это было что-то другое?" Я поняла, что люди чего-то такого ждут…"
Тут явно проступают черты зацикленности на одной идеe: под "чем-то другим" автоматически понимается не бинокль, скажем, что уж куда более логично предположить, а антиправительственное воззвание.
Сказано (задумано) — сделано:
"…Решение было принято в октябре 1969 года, день был выбран: 5 декабря, День Конституции. Наибольший эффект обещал Дворец съездов, там огромный зал и в праздничный день дадут что-нибудь идейное (дали оперу "Октябрь"). Оставалось придумать текст. Для одних листовок он был написан в прозе (преступления партии, прелести демократии, задачи Сопротивления, необходимость вооруженной борьбы с коммунизмом, который есть фашизм, приглашение вступать в группы Сопротивления). Подписана эта прелесть была "Московская группа Сопротивления"… Уверенность в победе над советским "общественным и государственным" строем там была выражена.
Вторая листовка была в стихах.
Спасибо, партия, тебеЗа все, что сделала и делаешь,За нашу нынешнюю ненавистьСпасибо, партия, тебе!..Спасибо, партия, тебеЗа тяжесть обретенной истиныИ за боев грядущих выстрелыСпасибо, партия, тебе!"Тут важно отметить: человек публично призывает к свержению политического строя и смене руководства, т. е. к народному бунту. И это в то время, когда страна находилась в состоянии войны (то, что это была "холодная война" не важно; целью её являлось то же самое, что и при "горячей войне")…
"…Я… и в аресте, и в пытках, и в казни видела свой долг. Mои любимые экзистенциальные и античные герои умирали в одиночку…"
Это те самые жертвенные чувства, которые вели на Голгофу нечаевскую и народовольческую молодёжь, не сумевшую найти для себя других путей самовыражения. Нетерпение, стоившее нам 13 миллионов жизней тогда и до сих пор не подсчитанного числа в 90-х и сегодня. Инфантильная уверенность, что ты чище и лучше других, умнее всех, что лишь тебе известно как и куда надо идти всему народу, замешанная на желании отличиться, стать легендой и символом — вот то, что толкало их "на бой кровавый, святый и правый".
А вокруг них шла обычная жизнь, страна развивалась, как могла прихорашивалась, люди ходили в театры, а не в политику:
"…В те дни буфет Дворца съездов являл собой зрелище упоительное и недорогое (взбитые сливки, шоколадные конфеты, блины с икрой, семга, балык, мороженое, пирожные). Но я от волнения не могла есть (потом я два года буду вспоминать несъеденные дома пирожные и непосещенный буфет Дворца)…"
Потом, в 80-х и 90-х, с победой желанной Новодворской свободы и демократии, весь народ будет вспоминать несъеденные пирожные, невыпитое вино, сравнительно недорогое мясо, колбасу, сыр…
А тогда:
"…Я быстро дошла до соседнего прохода и швырнула свою пачку в 100 листовок в партер…Весь партер одновременно вздохнул: "Ах!" — и это было как рокот моря. Я взглянула вниз: все читали мою листовку. Какое блаженство! Я повернулась к бельэтажу, устроила маленький митинг и раздала остальные листовки…"
Заметим, это только читается в 10 секунд. Разбросать листовки, насладиться зрелищем, провести митинг — тут надо уж как минимум минут пять, а скорее гораздо больше. Никто молодую Валерию арестовывать не спешит. Наоборот: