2009_1-2(601)
Шрифт:
«Когда Остап вернулся в гостиницу «Карлсбад» и, отразившись несчетное число раз в вестибюльных, лестничных и коридорных зеркалах, которыми так любят украшаться подобного рода учреждения, вошел к себе, его смутил господствующий в номере беспорядок. Красное плюшевое кресло лежало кверху куцыми ножками, обнаруживая непривлекательную джутовую изнанку. Бархатная скатерть с позументами съехала со стола. Даже картина «Явление Христа народу» и та покосилась набок, потерявши в этом виде большую часть поучительности, которую вложил в нее художник. С балкона дул свежий пароходный ветер, передвигая разбросанные по кровати денежные знаки. Между ними валялась железная коробка от папирос «Кавказ», На ковре, сцепившись и выбрасывая ноги, молча катались Паниковский и Балаганов.
Великий комбинатор брезгливо перешагнул через дерущихся и вышел на балкон. Внизу, на бульваре, лепетали гуляющие, перемалывался под ногами гравий, реяло над черными кленами слитное дыхание симфонического оркестра. В темной глубине порта кичился
Возвратившись в номер, Остап увидел, что молочные братья уже сидят друг против друга на полу и, устало отпихиваясь ладонями, бормочут: «А ты кто такой?»
– Не поделились?
– спросил Бендер, задергивая портьеру.
Паниковский и Балаганов быстро вскочили на ноги и принялись рассказывать. Каждый из них приписывал весь успех себе и чернил действия другого. Обидные для себя подробности они, не сговариваясь, опускали, приводя взамен их большое количество деталей, рисующих в выгодном свете их молодечество и расторопность.
– Ну, довольно?
– молвил Остап.
– Не стучите лысиной по паркету. Картина битвы мне ясна. Так вы говорите, с ним была девушка? Это хорошо. Итак, маленький служащий запросто носит в кармане... вы, кажется, уже посчитали? Сколько там? Ого! Десять тысяч! Жалованье господина Корейко за двадцать лет беспорочной службы. Зрелище для богов, как пишут наиболее умные передовики. Но не помешал ли я вам? Вы что-то делали тут на полу? Вы делили деньги? Продолжайте, продолжайте, я посмотрю.
– Я хотел честно, - сказал Балаганов, собирая деньги с кровати, - по справедливости. Всем поровну - по две с половиной тысячи.
И, разложив деньги на четыре кучки, он скромно отошел в сторону, сказавши:
– Вам, мне, ему и Козлевичу».
Остановим повествование.
– Заметьте, - говорил мне приятель, - Остапа и Козлевича не было при грабеже, но русский Балаганов о них помнит, Бендер - глава шайки, но Балаганов и не думает к нему «подмазываться» - он назначает Бендеру такую же долю, как и остальным.
Но продолжим чтение романа.
«- Очень хорошо, - заметил Остап.
– А теперь пусть разделит Паниковский, у него, как видно, имеется особое мнение.
Оставшийся при особом мнении Паниковский принялся за дело с большим азартом. Наклонившись над кроватью, он шевелил толстыми губами, слюнил пальцы и без конца переносил бумажки с места на место, будто раскладывал большой королевский пасьянс. После всех ухищрений на одеяле образовались три стопки: одна - большая, из чистых, новеньких бумажек, вторая - такая же, но из бумажек погрязнее, и третья - маленькая и совсем грязная.
– Нам с вами по четыре тысячи, - сказал он Бендеру, - а Балаганову две. Он и на две не наработал.
– А Козлевичу?
– спросил Балаганов, в гневе закрывая глаза.
– За что же Козлевичу?
– завизжал Паниковский.
– Это грабеж! Кто такой Козлевич, чтобы с ним делиться? Я не знаю никакого Козлевича.
– Все?
– спросил великий комбинатор.
– Все, - ответил Паниковский, не отводя глаз от пачки с чистыми бумажками.
– Какой может быть в этот момент Козлевич?»
– Шура мог просто поторговаться и выторговать себе еще полтыщи, и у него было бы столько же, как он и сам себе назначил, - продолжил мысль мой нерусский приятель.
– Но он дрался с Паниковским, чтобы свою долю получил и Козлевич, которого Паниковский предал, даже не задумываясь. Но, одновременно заметьте, хитрый Паниковский «подмазывает» атамана большой долей, чтобы с его помощью самому получить больше, чем при делении добычи Шурой.
А теперь вспомните, как описан в романе эпизод смерти Паниковского, которого к этому моменту ненавидел не только Шура Балаганов, но и вся компания, которую Паниковский только что оставил голодной из-за своей алчности.
«Дорога тянулась бесконечно, и Паниковский отставал все больше и больше. Друзья уже спустились в неширокую желтую долину, а нарушитель конвенции все еще черно рисовался на гребне холма в зеленоватом сумеречном небе.
– Старик стал невозможным, - сказал голодный Бендер.
– Придется его рассчитать. Идите, Шура, притащите этого симулянта!
Недовольный Балаганов отправился выполнять поручение. Пока он взбегал на холм, фигура Паниковского исчезла.
– Что-то случилось, - сказал Козлевич через несколько времени, глядя на гребень, с которого семафорил руками Балаганов. Шофер и командор поднялись вверх. Нарушитель конвенции лежал посреди дороги неподвижно, как кукла. Розовая лента галстука косо пересекала его грудь. Одна рука была подвернута под спину. Глаза дерзко смотрели в небо. Паниковский был мертв.
– Паралич сердца - сказал Остап, чтобы хоть что-нибудь сказать.
– Могу определить и без стетоскопа. Бедный старик!
Он отвернулся. Балаганов не мог отвести глаз от покойника. Внезапно он скривился и с трудом выговорил:
– А я его побил за гири. И еще раньше с ним дрался».
Все! Русский тут же начал жалеть своего врага и каяться, что нанес ему когда-то обиды...
Между прочим, придя домой, я вспомнил, чуть ли не буквально такой же пример из своей книги «Антироссийская подлость», в котором сообщаю, что исследователь советских лагерей для военнопленных
Так что же наша российская интеллигенция? Другой народ или уже другая раса, которая к тому худшему, что есть у русских, добавила все худшее, что есть у других народов?
Ю.И. МУХИН
ФЕНОМЕН ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ
И мертвый охотник на мертвых поднимет ружье.
Вспоминая слова одного из наших классиков о Западе как «стране святых чудес», можно отметить, что во многом это его определение остается в силе и в наши дни. Правда, не в том плане, что все, что делается на Западе, свято, с этим как раз проблематично, а в том, что богат этот край на чудеса - такого начудит, что весь остальной мир пораженно обмирает. Вот и в области «главнейшего из искусств» (словами другого классика) он впереди планеты всей, поражая планетное наше сообщество приквелами, сиквелами, а то и вовсе какими- то блокбастерами. Блистают кинозвезды, деятели тамошнего кино вручают друг другу и сами себе разнообразнейшие награды (все, как у нас, но на порядок более напыщенно), выходят новые и новые шедевры, поражающие воображение затраченными на них суммами, «спецэффектами» и актерской игрой. Тяжела, кстати, доля западного артиста - только представьте, каково это вживаться то в образ зомби, то вурдалака, то маньяка-убийцы.
Деньги во все это вбухиваются немалые. Говорят - бизнес. Говорят, де, окупается. Порадуемся за тороватый западный люд, столь умело торгующий грезами, но... Но «терзают смутные сомнения» - только ли прибыль является определяющей при создании каждого из этих западных чудес или же есть за всем этим и что-то еще? Попытаемся рассмотреть этот вопрос на примере такого интереснейшего западного жанра, как «фильм ужаса».
В рамках первоначальной разметки границ проблемы отметем попытки отнять пальму первенства у западного мира распространением темы ужаса на пионерские рассказы о «красных туфельках» и душащих пионеров шторах. Советский киношедевр «Вий», китайские рассказы о лисицах и людоедах, эвенкийский фольклор и все прочее в этом роде также не могут быть поставлены в ряд с тем явлением, которое встает за определением «западный фильм ужаса». Сравнить мы их, конечно же, можем, но это сравнение будет того порядка, как если мы попытались бы сравнить игрушечный кораблик с реальным авианосцем. Налицо разница, при которой стоит говорить о «переходе количества в качество», причем переходе многократном.
Различные попытки подражания жанру, предпринимаемые кинодеятелями других обществ, тоже не могут идти в счет в силу как слабости эффекта, так и заведомой вторичности. Налицо явное лидерство и явное же первородство в этой области именно западного мира, а потому имеет смысл говорить о «фильме ужасов» как явлении типично западном.
Стоит отметить прежде всего, что жанр эволюционирует на глазах. Зародившись вместе с кинематографом, он рос, креп, постоянно менялся и в наши дни представляет собой практически безотказный крючок для почти любого обладающего зрением представителя рода человеческого. И, конечно же, молодежь оказывается в первых рядах уловленных «ловцами человеков».
Западное кино вообще несет в себе двойственный информационный заряд - с одной стороны оно, подобно одиссеевым сиренам, очаровывает и лишает воли, но с другой - у человека думающего оно же вызывает разочарование и отторжение. Один и тот же поток информации, оказывается, способен вызывать совершенно разный эффект. Это тот непредусмотренный штатным расписанием случай, когда крысы способны побить гаммельнского крысолова за допущенную им фальшивую ноту, или когда привязанному к мачте Одиссею вдруг становится плохо от замеченной им уродливости сирен.
В данном случае второй информационный поток порой перехлестывает через главный, и идейное убожество западного синематографа явственно проступает сквозь его красивость и безотказность. Явление фильмов ужасов - лучший тому пример.
На мой (дилетантский) взгляд, в подоплеке западной культуры фильма ужасов можно выделить ряд слоев. Первый из них это, как выразился одни из современников, «экзистенциальный ужас бытия». Второй можно было бы назвать «политзаказом». Третий, наивысший, слой этой пирамиды - это слой, который стоило бы назвать «религиозным». При этом все эти слои разнообразнейшим образом взаимодействуют друг с другом, образуя достаточно сложный конгломерат связей и отношений.