22 июня, ровно в четыре утра
Шрифт:
За завтраком было шумно и весело, галдели молодые Розенкрицы, средние подшучивали над молодыми и над стариками, но никто на их подкусывания не обижался, а старики мудро посмеивались, глядя на шумный галдеж молодежи. Ребекка тепло распрощалась с родными, нагрузилась в дорогу пирожками, и категорически отказалась от курочки, которую ей пытались презентовать на дорогу. К вокзалу, вместе с недолгими сборами и дорогой, девушка добралась всего лишь к десяти. На площади перед вокзалом встретила Исаака Штельвица, учителя математики из первой или второй винницкой школы, Ребекка несколько раз сталкивалась в ним на учительских конференциях, это был очень осторожный, спокойный и умный человек, поражавший точными оценками и отличным владением матанализом. Исаак Мулевич был чем-то взволнован, его взгляд постоянно кого-то
— Аааа… Рива Абрамовна, здгравствуй, здгравствуй… А я вот своих жду… С таким тгрудом взял билет на поезд… Вейз мир![1] Только бы они не опоздали…
— Здравствуйте, Исаак Мулевич! Как ваше здоровье? Вы на отдых собрались? В Одессу, наверное, так нам с вами по дороге будет… Я до Жмеринки, а там в Могилев.
— Пгростите, Ривочка, вы что, ничего не знаете? — пожилой учитель математики уставился на молодую коллегу, как на пейсохову мацу[2].
Ребекка удивленно пожала плечами и только сейчас увидела, что на предвокзальной площади неожиданно оживленно. Люди целеустремленно двигались к кассам, где уже наблюдалась внушительна толпа. Большинство было какими-то странно возбужденными, Рива не понимала, что происходит и почему такое оживление, но тут старый учитель математики склонился к ней и произнес, очень тихо, но очень отчетливо, вот что значит школьная практика и умение говорить с учениками. Иногда тихий шепот звучит громче любого крика.
— Догрогуша, немцы на нас напали. И еще финны, и еще грумыны. Утгром бомбили Минск, Киев, Львов, Одессу. Недавно бомбили Жмэринку, говогрят, по всей границе бои. Я чудом достал билеты в Хагрков, у меня там гродственники… Шо вам сказать… Азохен вэй![3]
Рива не могла прийти в себя… Не верить? Как? Она точно знала, что так просто математик Штельвиц паниковать не будет. А он именно что паниковал, значит, что-то знает. Что и откуда? Ах да, есть же еврейское радио… Кто-то успел рассказать, но кто и почему молчит правительство? Вопросов было больше чем ответов. В любом случае, молодая женщина застыла в нерешительности, она еще не осознавала всего, что принес ей этот старый учитель, ее коллега, но понимала, что все в мире изменилось, все изменилось в один единственный момент, когда она все узнала.
А у старого математика, видимо, было еще время. Его семья еще не появилась, старый учитель был весь на нервах, это чувствовалось по тому, что он напряженно всматривался в прибывающую на площадь толпу, но при этом не прочь был и поговорить.
— Послушайте меня, вы же настоящая идише коп[4], бегрите всю вашу семью и пегребирайтесь куда подальше. Вы знаете, что тут может начаться? Разве не слышали, что делают немцы с евгреями в Гегрмании? Или вы тоже не вегрите, как этот Моня с Валов? Так он же старый поц[5], он говогрит, что немцы культугрная нация, нация Гейне и Гегеля… Так я вам так скажу, кому это Гегель мешал становиться звэгрем? А на войне все становятся звэгрями… Бегите подальше, за Волгу, за Урал, туда точно война не дойдет. Это мой точный математический расчёт. Ми тоже возьмем своих и куда-то подальше, вот, хогроший гогрод Ташкент… только я вам ничего подобного не говогрил, так?
И старый математик хитро сощурился, ему, кажется, было интересно наблюдать за откровенной растерянностью собеседницы. А что, растерянная молодая женщина разве не симпатичное зрелище?
— Исаак Мулевич, что вы такое говорите, а Красная армия? — Ребекка попыталась найти хоть какой-то контраргумент в разговоре со старшим коллегой.
— Ой, Рривочка, я же не какой-то там ахухим аид[6], я честный стагрик, у которого в голове пока еще мозги, а не овсяный кисель. Если Кграсная агрмия остановит немцев, то, скогрее всего, не здесь и не сейчас. Но я вам этого тоже не говорил. Подумайте сами. Если не здесь, а сумеет там, у границы, то шо вы теряете? А если все-таки бои дойдут сюда, то нам лучше быть от этого дела подальше. Но это чисто мое мнение, и я вам его не говогрил… — в который раз напомнил учительнице об осторожности собеседник.
— Да что вы,
— Ах, Рривочка, стграшно не бгросать, стграшно оставаться. Чем рраньше уедем, тем лучше буду себя чувствовать в ближайшее время. А вот и мои на подходе, извините, я должен бежать…
Собеседник как-то быстро преобразовался в жуткий энергетический снаряд, который мгновенно разрезал толпу и оказался у небольшой группы уезжающих, состоящей из трех женщин — одной старой, двух помоложе и двух мальчишек достаточно раннего возраста и еще одного молодого человека, чуть постарше и весьма упитанной наружности. Молодой человек пытался что-то возражать, но был быстро прерван вожаком стаи (как вы понимаете, учитель математики таковым и оказался), после чего вся честная компания отправилась к перрону на погрузку.
Через год учителя Исаака Мулевича Штельвица доконают рак и плохое питание. Он умрет в Ташкенте, тридцатого мая, накануне лета, которого он так ждал, но так и не дождался. Рива не раз и не два вспомнит их разговор, это наше человеческое «если бы»… Но ничего не произойдет. Все будет так, как будет, каждый в этой войне пойдет своею дорогой.
Девушка стояла в стороне, недалеко от стоянки извозчиков, которые еще в Виннице не исчезли. Какое-то время она просто наблюдала за потоком людей, потом встряхнулась, ее математический ум требовал какой-то деятельности, она не могла так просто терять время. Тут же решила выработать алгоритм действий, который был бы самым верным в нынешней обстановке. Итак, пусть даже будет война. Что ей надо делать? Конечно же, оказаться в Могилеве, рядом с семьей. Без семьи она ничто. Они без неё ничто, следовательно, надо постараться, чтобы все оказались вместе, тогда сразу станет легче. А для этого надо попасть в Жмеринку. Оттуда уже и в Могилев. Ладно, главное, вернуться. А там будет видно, может быть, доблестная Красная армия отбросит к тому времени врага и начнет бить его уже на его территории.
И Рива направилась к кассам.
[1] Боже мой! (идиш)
[2] Ритуальный хлеб, который евреи готовят на Пейсах
[3] Какое горе! (идиш)
[4] Еврейская голова, умница (идиш)
[5] Идиот (идиш)
[6] Пройдоха, хитрован (идиш)
Глава восьмая. Семья в сборе
Глава восьмая
Семья в сборе
22-23 июня 1941 года
Выступление Молотова по радио застало ее на вокзале. У громкоговорителей на привокзальной площади собралась толпа народа. Люди затаили дыхания, когда диктор объявил о выступлении председателя совета народных комиссаров. «А почему не выступает Сталин?» — мысль на мгновение возникла в девичьей голове и тут же погасла, когда тревожный хриплый голос Вячеслава Михайловича Молотова выдавил первые фразы: «Граждане и гражданки Советского Союза…».
Люди слушали, затаив дыхание. Кроме этого голоса из репродуктора на площади не было и звука, казалось, даже поезда замерли, не решаясь в такой момент громыхать по колее. Затихло пространство, замерло время, пусть на самое краткое мгновенье, но оно, время, смогло разделиться… Вот то что прошло — это было время ДО войны, а вот сейчас — это уже была ВОЙНА.
Удивительно, странно, непостижимо, но изменилось одновременно и состояние людей, от испуга, неизвестности произошел переход к какой-то странной суровой решимости, как казалось, каждый для себя принимал в этот момент важное решение… Пусть только кажется, что самое важное решение принимали за них… Каждый, каждый в этот момент решал что-то важное для себя. Говорят, что есть такие поворотные моменты в истории. Да, есть — это когда человек должен решить для себя, что ему делать — бороться или сдаться, стремиться к свободе или смириться с рабством, быть готовым жить или быть уже мертвым. Все это решается в один-единственный момент, а все остальное — это всего лишь дорога, подтверждающая выбор, результат твоего решения. Говорят, что все в жизни можно изменить. Можно, но не всё, не всем, не всегда.