22 июня, ровно в четыре утра

Тарханов Влад

Теперь надо как-то прожить без мужа. К ней прижимаются сестры. Ну да, сейчас надо быть всем вместе. Так проще дождаться. И сколько всего надо сделать. Сейчас вернемся, надо покормить Мэри. Она еще не плачет, но скоро-скоро так захочет есть, что мало не покажется. А кормить где-то в переулке, или на лавочке у чужого дома… Нет, кормление ребенка требует тишины и стен родного дома. Они быстро стали спускаться с небольшого холма, на который выбрался военный комиссариат. Тут недалеко: два поворота, переулок — вот и наш дом.

Пришли девочки. Абрам свою жену уже не успокаивал, получились небольшие посиделки с женским коллективом. Отец говорил о том, что война — совершенно непредсказуемая вещь, что надо настраиваться на то, что все будет хорошо, но и трудностей будет много. И пока семья будет вся вместе, они обязательно смогут все пережить. А просто так сорваться и куда-то бежать, ну… они

так не могут. Семья большая. Надо куда-то ехать, а куда и к кому? У Лейзы и у Абрахама все родственники не дальше Винницы. Может быть, сюда война и не дойдет. Он старался быть убедительным, но у него самого на душе было тревожно, но показать это своим девочкам (в том числе и жене) Абрам не мог, все-таки статус главы семейства обязывал. И все-таки успокоить их удалось, за общим столом стали решать, что им делать дальше. Больше всех его беспокоила Моня, правда, была надежда, что Мэри не даст мамочке сорваться, уронить себя в депрессию, необходимость заботиться о ребенке — это великая сила.

Снова голос отца был спокойным, сдержанным, решительным. Всё обговорили, выпили чаю, пошли и перенесли вещи Мони и Мэри со съемной квартиры домой. Монечка заняла диванчик в маленькой комнатке перед большой (гостиной), там же расположили и детскую кроватку, которую Абрам смастерил собственноручно из материалов, которые выписали на работе. Теперь сестры и родители пробирались осторожно мимо тихо сопящей Мэри. Она была на редкость спокойным ребенком и сильно маме не досаждала, спала ночью крепко, просыпалась рано утром, но как только ее кормили и меняли пеленки, как девочка снова засыпала, давая маме еще немного времени на отдых.

Но слишком долго пребывать в радушном расстоянии молодой маме не удалось. Время, закрученное часовой спиралью, раскручивало стрелки главного боя, вот-вот и пробьет их час, час делать свой выбор, час, закрученный в их собственную мертвую петлю. Скоро Моне придется расстаться со многими комплексами и иллюзиями. Война помогает точно расставить жизненные приоритеты, когда шелуха правил и привычек уступает жизненной необходимости. Но эти несколько дней, пока война не пришла в бывший пограничный городок, эти несколько дней позволяют людям оставаться людьми, еще теми, довоенными…

В жизни молодой учительницы был момент, который она вспоминать не любила, но, почему-то именно сейчас вспомнила его. Это было во время практики. Молодая студентка только-только должна была закончить Симферопольский педагогический (который не так давно образовали из Симферопольского университета имени Фрунзе)[2], но перед защитой диплома была отправлена на преддипломную практику в одну и школ небольшого городка Армянска. В тридцатых годах это был даже не город, а Эрмени Базар — крупное село невдалеке от Перекопа, оно было основано переселенцами из Ор-Капу, в основном греками и армянами. Это был торговый центр у ворот Крыма. Сам Армянск (его уже переименовали из Эрмени Базара)[3] был в тридцатых годах скопищем лачуг, в живописном порядке разбросанными вдоль Сиваша в окружении невысоких скифских курганов. Пожалуй, только здание сельсовета да построенная недавно школа говорили о том, что в древний базар пришла современная цивилизация.

Моня никогда не отличалась особой живостью, она была немного медлительна, флегматична, работу свою делала не спеша, но очень основательно, почти ничего не упускала из виду и почти всегда доводила начатое до логического конца. Она была учительницей младших классов, а потому ее спокойствие и невозмутимость была при общении с толпой юрких малюток весьма кстати. Но у этой основательности была и обратная сторона — девушка делала работу медленно, а поэтому подолгу задерживалась на работе.

В тот вечер она возвращалась довольно поздно. Сумерки в Крыму довольно короткие, не заметишь, как вместо дня наступает непроглядная ночь. Идти девушке было недалеко, но путь пролегал мимо базара, который занимал большую часть Армянска. В селе жило тысячи три-четыре народу, в основном татар, греков и армян. Ночь была теплой, идти было недалеко, в руках девушки — тетрадки и книжки. А невдалеке от местного базара, давшего название поселению, за Моней увязалась компания из четверых парней, которые очень быстро окружили проходившую девушку и начали приставать к ней с весьма прозаическими намерениями. Сказать, что Моня испугалась — это было бы неправдой, она очень-очень испугалась, липкий противный страх мгновенно сковал ее, прислонившись к дереву, она пыталась тетрадками закрыть от хулиганов лицо, но то одна, то вторая тетрадка летели на землю, а страх становился все сильнее и сильнее. Парни, то ли армяне, то ли другие, как принято сейчас говорить, «кавказцы» становились все наглее, беззащитность жертвы только распаляла их, а когда та от страха описалась, так вообще почувствовали безнаказанность силы и все дело шло к очень большим неприятностям, но Моню спас тихий хрип пятого, который это время стоял на стрёме… А через минуту, казавшейся ей вечностью, к девушке подбежал милиционер. Заливалась трель свистка, убедившись, что с девушкой все более-менее в норме, милиционер побежал дальше. А Моне повезло — следующий день был воскресеньем, ей удалось прийти в себя, но никому про случившееся девушка не рассказывала.

И вот сейчас, когда машина с ее Аарончиком скрылась из виду, Монечка почувствовала тот самый страх, страх человека, беззащитного перед насилием. И этот страх стал таким навязчивым, отчетливым, сжимающим ее сердце, которое печалилось в разлуке с любимым человеком, что только прижав к себе Мэри, Моня смогла как-то этот страх преодолеть. Но еще долго ее лицо было бледным и испуганным.

Наверное, она сделала правильно, что никому ничего не рассказывала, ни маме, ни сестрам. Это было стыдно, это было грязно. Моня понимала, что этот случай мешал ей встречаться с парнями, она никак не могла решиться ни на что, даже на поцелуй, потому что сразу перед нею вставали небритые морды, она чувствовала запах табака и немытых тел, ее тошнило от приближения мужского лица. Нет, она пыталась… она пыталась завязать отношения, встречалась то с одним, то с другим парнем, но стоило ему перейти какую-то незаметную черту, как ее било от дрожи и отвращения. И только когда появился ОН, её Арончик… Она хорошо помнила этот день, синеблузников, её Ребекку, вокруг которой увивались местные мальчик, да тот же Валик ей проходу не давал. И при этом постоянно опаздывал на свидания! И тут она увидела молодого парня, он только приехал в Могилёв, тоже учитель. Почему-то её страхи исчезли. Ну вот были они, и их не стало! Она помнила, как пожала ему руку, при этом посмотрела прямо в глаза, серые, с поволокой, она готова была потерять сознание! А он что-то почувствовал, он не хотел отпускать её руку, так и стояли бы, если бы сестра не дернула их, оторвав друг от друга. Всё-таки Ривка бывает такой несносной!

Во-первых, Арончик не курил. Нет, не вообще не курил. Однажды при ней он вытащил папиросу, увидел удивленный взгляд и спрятал ее. На вопрос: «Ты же не куришь?», супруг в ответ пожал плечами и сказал, что иногда балуется, но он заметил еще в первую их встречу, что Моне не нравится запах табака, вот, он и бросил, только очень редко может закурить, очень-очень редко. Действительно, от него никогда не пахло табаком! Никогда! Даже во время их первого свидания она отметила этот факт, как-то внутри, скупо, поставила еще одну галочку в наборе положительных качеств, которые обязательно должны быть у идеального мужчины. А про первый поцелуй? На первом свидании? Ну что вы… На первом — это неприлично. На третьем, если считать свиданием встречу на летном поле в день авиаторов.

Ну как… целовались. Первый поцелуй был очень робким, хотя и в губы. Моня очень боялась, что почувствует вместо лица Арончика, как к ней приближаются небритые вонючие морды, ан нет… ее избранник очень аккуратно брился, и вообще… Он прикоснулся к ее губам, и она ничего не почувствовала! Ну как не вообще ничего, а ничего плохого, отвратительного, страшного. Было просто тепло. Плотно сжатые губы чуть дрогнули, расслабились, даже попытались ответить на это осторожное прикосновение. И ничего неприятного и страшного! Это было поразительно! Настолько, что почти сразу девушка решила, что надо повторить эксперимент. Конечно, никто не собирался доводить до очень тесного контакта. Её воспитывали так, что сначала свадьба, потом уже всё, что прилагается к семейной жизни. Но целомудренный поцелуй, почему бы и нет. Второй поцелуй оказался не таким уж и целомудренным. Впрочем, она сама готова была пойти чуть-чуть дальше того, что могла бы себе позволить. Она была воском в его руках, нет, если бы он потребовал чего-то недозволенного, ну, не так, чтобы совсем недозволенного, но в их семье так было не принято! Так вот, второй поцелуй был совсем не целомудренным. И они целовались и целовались. И не могли друг от друга оторваться. Две недели они встречались каждый день.

Двум учителям всегда найдется о чём поговорить. А двум влюбленным учителям? Они разговаривали. Через две недели стало совершенно ясно, что жить они друг без друга не могут. И ещё… Моня прекрасно понимала, что готова была позволить её любимому всё… но он был настоящим мужчиной и не пытался ни облапать её, ни пытаться слишком уж сблизиться, порушив её девичью честь. Она вся горела, ей никогда не было так хорошо, а когда ОН произнёс эти самые слова: «Стать моей женой»… Она была на седьмом небе от счастья.