34 ступень
Шрифт:
Голос матери был воплощением расстройства, и перед тем, как повернуться к плите, она посмотрела на меня тем самым взглядом, который я видел в клинике пару часов назад. Этот взгляд соединял в себе злость, грусть, разочарование, и даже сожаление. Возможно, где-то там, глубже, была и забота, но я не мог различить ее ни в эту пятницу, ни в тот жаркий летний день.
Тогда я не придал этому особого значения, но с тех пор я замечал этот взгляд так часто, что со временем разгадал его смысл. Моя мать любила меня, но ее желание было невыполнимо. Она хотела, чтобы я сиюминутно изменился, стал другим, стал нормальным, кем-то, кем она смогла бы гордиться. Тогда я испытывал лишь вину за то, что проговорился о Тебе. Тем более Ты сама сказала мне, что наша дружба была самым
«Если бы маленьких мальчиков можно было купить в магазине как коробку конфет, то твои родители уже давно отправились бы за покупками», – вспоминал я слова одной из подруг матери, которая разговаривала с маленькой Софи, которая и при величайших усилиях не смогла бы понять смысла услышанного. Тогда я стоял за углом, заправляя рубашку в брюки и приглаживая волосы, стараясь принять наиболее подобающий для гостей вид. «Но проблема в том, что хоть их и нельзя купить в магазине, маленькие мальчики очень схожи с коробкой конфет. Такой коробкой, в которой есть несколько начинок, и очень трудно предугадать, что тебе попадется. Если выбрать не ту конфету, то потом лишь сожалеешь о потраченном времени, которое нельзя вернуть назад», – добавила она, погладив мою сестру по голове.
Суббота стала первым по-настоящему плохим днем, проведенным мною в Тихой Долине. Конечно, тогда я не мог знать, сколько настолько же плохих или даже худших дней мне предстояло пережить в ближайшем будущем, но именно этим днем я мог начать отсчет, в этом не могло быть сомнений. Я проснулся в холодном поту и в течение нескольких минут не ощущал ничего, кроме конвульсивной дрожи в руках. Лежа в постели, я приподнял их, наблюдая за хаотичными движениями пальцев. Я будто был марионеткой под руководством неумелого кукловода, который был неспособен скоординировать движения моего безжизненного деревянного тела. Посмотрев на часы, я обнаружил, что было уже около одиннадцати, и я пропустил завтрак. Я не был голоден, скорее меня удивило то, что никто из персонала не попытался меня разбудить и приобщить к существующему распорядку. Возможно, по выходным нам разрешали выспаться, подумал я и решил встать с постели. Это оказалось не такой уж простой задачей, потому что помимо дрожи меня одолела пронзительная головная боль. Это не было похоже на мигрень, скорее данное ощущение походило на оглушающую боль от сильного удара.
После обеда я провел в комнате остаток дня, решив пропустить ужин. Что-то внутри тянуло меня в библиотеку или в парк, куда-нибудь, где будут люди, но мое тело напрочь отказывалось покидать пределы кровати. Пока я лежал неподвижно, мне начинало казаться, что все наладилось, но стоило мне перевернуться на бок или попытаться встать, как неистовая боль вновь сковывала меня до кончиков пальцев. К концу дня я даже не мог выявить, что именно было источником моего дискомфорта. Тело было настолько изнеможенным, что казалось одной большой раной. Время от времени мне удавалось уснуть, но потом я просыпался из-за жажды или очередного приступа боли, и мне не оставалось ничего иного, как надеяться на то, что этот день когда-нибудь подойдет к концу.
Во время очередного резкого пробуждения, сопровожденного сухостью во рту и сжимающимся желудком, я обнаружил, что на улице было уже совсем темно. Почему-то я был убежден, что страдать в темноте было гораздо более жалким, чем при свете, но я не мог найти в себе силы, чтобы дотянуться до прикроватного торшера, что уж и говорить о выключателе около двери. Сдавшись и почти смирившись с тем, что мне придется провести остаток ночи в темноте, я ожидал утра и пытался прогнать из головы несвязные отрывки мыслей. Я надеялся провалиться в глубокий безмятежный сон, который бы перенес меня в новый
Мой амбициозный план не увенчался успехом, скорее совсем наоборот. Вместо всепоглощающей пустоты мое сознание мгновенно заполнилось отчетливыми образами, воспоминаниями и ясным осознанием того, что именно мне напоминала эта суббота. Эта суббота была практически идентичной репликой почти каждых моих выходных до прибытия в Тихую Долину.
Зачастую по пятницам мы с коллегами оставались работать допоздна, пытаясь завершить как можно больше дел перед выходными. Мы работали не в той сфере, где было возможно сделать все, но мы старались, как могли. Мои наивные представления заставляли верить в то, что пятница обладала своеобразным магическим свойством и позволяла сделать больше дел, чем порой удавалось успеть за целую неделю. Возможно, это было вызвано предвкушением выходных. По пятницам я ощущал себя спортсменом, бегущим на длинную дистанцию и делающим последний решающий рывок перед финишной прямой.
На конце моей финишной прямой был бар, в котором мы собирались с друзьями по работе. Хотя друзья – это, пожалуй, слишком сильное слово. Наш состав никогда не был постоянным и менялся от недели к неделе. Периодически кто-то был слишком уставшим и решал отправиться домой и насладиться здоровым сном, другие же спешили к семьям, а у третьих возникали более интересные дела, вроде свиданий, посещения кино и выставок или вечерних пробежек в парке. Я был единственным, у кого никогда не находилось более интересных занятий, я был константой, вокруг которой из пятницы в пятницу вращались разные переменные. Конечно, это было уже после того, как я развелся со своей женой, но об этом мне пока что не хотелось думать.
Каждый раз мы отправлялись в один и тот же бар, и дело было не в его меню или богатом выборе напитков. Скорее, основной причиной нашего выбора было его местоположение. Бар находился за углом от офиса, был открыт до двух ночи, и нам не хотелось каждый раз придумывать новый маршрут. Несмотря на то, что он располагался в центре и был окружен небоскребами, служившими пристанищем для крупных фирм, а напротив него в ряд были выстроены бутики с брендовой одеждой, бар, в котором я проводил свои пятницы, не претендовал на звание модного заведения высокого класса. Это сказывалось не только на интерьере, но и на доступных ценах, способствующих представителям стойкого среднего класса, плавно перетекающего в элиту, позволить себе несколько закусок на стол и пару лишних коктейлей.
Кроме того, мне нравилось, что нас, а точнее, меня там знал весь персонал – оба бармена и три официантки. Они знали мое имя и профессию и помнили, что я не любил острый соус к мясу и предпочитал виски. Конечно, в каком-то роде это была их работа, но подобные мелочи позволяли мне ощущать то, что не было для меня привычным чувством. Они позволяли мне испытывать чувство принадлежности. Я отдавал себе отчет в том, что это было не тем местом, принадлежность к которому должна была вызывать гордость, но быстро забывал об этом каждый раз, когда, увидев меня в дверях, один из барменов подмигивал мне и тянулся за бутылкой моего любимого виски.
Мы приходили в бар около девяти, а то и десяти часов вечера с закатанными по локоть рукавами рубашек, ослабленными галстуками и пиджаками, перекинутыми через плечо. Наш столик в дальнем углу всегда ожидал нас с табличкой, на которой черным маркером было написано «Резервировано». Мы всегда заказывали много еды, слишком много, и наедались закусками еще до того, как официантка приносила главные блюда. Большинство из нас оставалось в баре до часу ночи, а то и до самого закрытия, но мы никогда не напивались до беспамятства. Даже будучи вне стен офиса, мы продолжали говорить о работе, жалуясь на начальство и клиентов и придумывая грубые и не такие уж и смешные шутки в отношении коллег, которых не считали частью нашего небольшого коллектива. Иногда, очень редко, я и пара моих «друзей» решали продолжить вечер и после закрытия бара отправлялись в ближайшее караоке или в любое другое заведение, чьи двери были открыты 24 часа в сутки.