40 австралийских новелл
Шрифт:
Мервин изобразил на лице удивление.
— Нет, почему же? Надо только с умом деньги тратить.
— Так, так, понимаю, — кивнул Задира. — А я об этом и не подумал. — Он помолчал и улыбнулся Мервину самой дружеской улыбкой. — Ты бы мне рассказал, как это делается, — я бы научил свою хозяйку.
— Что ж, мне жена здорово помогает, — сказал Мервин. — По правде говоря, она другой раз даже слишком прижимиста. Ну да ладно, все получается хорошо.
— Подумать, а! — удивился Задира. — А моя такая мотовка— на всем свете не сыщешь!
— Люди покупают слишком много всякой одежды, — изрек Мервин с убежденностью проповедника. — А я вот до сих пор ношу костюм, который купил еще перед свадьбой, и жена бог знает сколько времени ничего себе не покупала. Так вот мы и экономим.
— Правда? — удивился Задира, стараясь получше запомнить все эти рассуждения, чтобы потом пересказать остальным. — Ну а ребятишки как же? Их-то нельзя обделить!
— Это смотря как считать. — Мервин решил, что надо поднять вопрос на социальную высоту. — Нечего наряжать ребенка, словно он маленький лорд Фаунтлерой. Я так думаю — ребят наряжают просто для фасона.
— Может быть, может быть, — задумчиво произнес Задира. — Ну, а как же с едой? Тут уж никто фасонить не станет. Человеку нужно плотно поесть. Нужно масло, яйца…
Мервин насмешливо посмотрел на него.
— И вовсе не обязательно. Китайские кули и без этого обходятся. А малаец — он съедает за день маленькую мисочку риса. Известно тебе это?
— Это-то да. Но ты посмотри, какие они несчастные заморыши, — возразил Задира, выходя на минуту из роли бесстрастного следователя. — Кстати, я все собираюсь тебя спросить насчет этого самого… как его… маргарина. Про него столько говорят…
— Что ж, очень питательная штука.
— Значит, вы его употребляете?
— А мы ничего другого и не употребляем. По — моему, он даже ребятишкам по вкусу.
Задира упер руки в бока и посмотрел на Мервина долгим недоверчивым взглядом.
— Ну, что ты скажешь! А моя чертова баба даже и жарить на нем не желает.
Мервин уже давно перестал завтракать вместе с другими. Когда его спрашивали, в чем дело, он отвечал, что у него что-то неладно с желудком и потому ему велели есть часто и понемногу. Многие удовлетворились этим объяснением, хотя не очень-то ему поверили. Но Задира решил, что он этого так не оставит. У него закралось подозрение, что все дело тут в том, какой завтрак Мервин приносит с собой, и он решил во что бы то ни стало раскрыть эту тайну.
Как-то утром ему представилась такая возможность — Мервина неожиданно вызвали в контору и он оставил на скамье раскрытый мешочек для завтрака. Задира многозначительно подмигнул остальным и показал на мешочек, потом с ужимками опереточного злодея на цыпочках подкрался к скамье. Он наклонился, заглянул в мешочек и стал принюхиваться, словно собака. Потом запустил руку и вытащил оттуда
Другие мастера, наблюдавшие со своих рабочих мест, увидели, что Задира в неподдельном ужасе отпрянул от мешочка. Он сунул пакет обратно и подошел к товарищам, недоуменно разводя руками.
— Слушайте, хотите знать, что у него на завтрак? — спросил он. — Лопни мои глаза, не вру. Сухая корка без крупинки масла, какой-то кусочек мяса — вареная печенка, что ли, и пахнет, словно с прошлой недели завалялась, — да три четвертушки подгнившего яблока.
Раздались удивленные возгласы.
— Подумать только! — сказал один.
— Вот балда, морит себя голодом, — сказал другой.
— Видите, я не врал. Если кто хочет— может убедиться сам. Я просто ахнул.
Но все же в этом режиме экономии были такие стороны, которые беспокоили Мервина. Они с женой нигде не бывали — ни в кино, ни в театре, не покупали ничего вкусного — ни конфет, ни мороженого, ни фруктов, ни печенья, но Мервина беспокоило не это и даже не то, что приходилось отказывать себе и в необходимом. Его занимало только одно — что скажут люди. Хотя Мервин делал вид, что мнение посторонних не особенно его интересует, он, по правде говоря, боялся, что товарищи отвернутся от него.
Когда кто-нибудь рассказывал о том, «какой пир закатила моя хозяйка в воскресенье» или «как ребятишки славно повеселились в субботу после кино», ему бывало не по себе, оттого что он не мог вставить словцо в их разговор. Ему даже некогда было сводить своих в парк на прогулку, потому что он хватал всякую сверхурочную работу, какую только мог, и даже весь субботний день работал полностью. К воскресенью он так изматывался, что у него уже не было сил куда-нибудь пойти, особенно после всяких неотложных дел по дому.
Разумеется, каждый раз он приводил в свое оправдание какой-нибудь сугубо философский довод. — Мороженое и сласти только вредят детям, — повторял он. — Пирожные и всякие такие вещи — тоже. Мы с женой против этого баловства. — А когда заходила речь о кино, он любил повторять то, что говорил о фильмах Ларри, который был человеком левых убеждений. — Все эти картины — сплошной вздор. Либо там про любовь и преступления, либо актер поет душещипательные песенки о несчастных мальчишках-газетчиках, а у самого миллионное состояние!
Но если ему представлялся случай сходить куда — нибудь бесплатно, например посмотреть кинофильм в зале при местной церкви или пройти в театр по контрамарке, которые время от времени доставала его жена, он потом долгодолго говорил об этом событии. Как только ему удавалось на чем-то выгадать, он рассказывал об этом с гордостью скряги. Вот как в тот раз, когда, вернувшись после пасхальных праздников, он все хвастал, что вместе с семьей провел четыре дня за городом и это обошлось им всего в два шиллинга и четыре пенса.