45° в тени

Сименон Жорж

Мадам Бассо пришла последней. Она задержалась у себя в каюте, напудрилась и переоделась. На левой стороне носа у неё было слишком много пудры, и это придавало ей странный вид.

Она остановилась, увидев, что мадам Дассонвиль заняла её место, потому что за стол офицеров всегда приглашали её. Но один из лейтенантов очень галантно уступил ей свой стул и крикнул бармену, чтобы тот принёс ещё рюмку.

Обе женщины обменялись быстрыми взглядами. Гюре, торжествуя, наклонился к своей соседке:

— Вечером будем танцевать? — спросил он.

До сих пор он

ещё не танцевал на борту, потому что у него не было партнёрши. Он всегда довольствовался тем, что смотрел на других из тёмного угла, где он пил свой кофе с коньяком.

— Всегда играют всё те же пластинки, — пожаловалась мадам Бассо.

— Кажется, у механика есть очень хорошие, но кто-то должен попросить их у него.

Гюре взял это на себя. Он взял бы на себя все грехи на свете, лишь бы остаться в этом блаженном оптимистическом настроении.

— А где он находится?

— В самом низу.

Он встал. Из-за выпитого шампанского движения его были немного неловкими, но, сделав три шага, он пошёл уверенно и нырнул в темноту трапа, ведущего к каютам третьего класса.

Мадам Дассонвиль воспользовалась этим, чтобы бросить долгий взгляд на помощника капитана, и тот, предупреждённый Донадьё, повернулся к ней и улыбнулся.

Тогда она встала, как будто ей хотелось размять ноги.

— Вы сегодня отделились от всех, — сказала она, проходя мимо, и, агрессивно улыбнувшись, показала зубы.

— Мы разговариваем о серьёзных вещах.

— И, конечно, не придёте танцевать.

— Это будет зависеть от работы. Завтра у нас стоянка. Сообщили, что придётся принять десяток пассажиров первого класса и около тридцати второго…

Она улыбнулась ещё более злобно, показывая, что её не проведёшь. И когда Гюре вернулся, вынырнув из темноты так же, как он в ней исчез, он был пьян от радости и нёс под мышкой целую кипу пластинок.

— Гип!.. Гип!.. Ура! — хором крикнули офицеры.

А Донадьё тем временем декламировал прочитанную им где-то фразу: «У каждого в жизни бывает свой час…»

Он покраснел, поймав себя на этом. Он словно завидовал Гюре, точнее, сердился, что тот не оправдал его предсказаний и не устремился прямо к катастрофе.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Когда прибыли в Дакар, почти все каюты были заняты, но между вновь прибывшими и прежними пассажирами не возникло никакой близости.

На стоянке в Табу никто не сошёл на землю, потому что пришлось бы садиться в лодочку и переправляться с помощью лебёдки, что было не очень приятно, тем более что море довольно сильно волновалось. Но в Конакри все три офицера вышли, чтобы использовать несколько часов стоянки. По возвращении они хорохорились, как молодые крестьянские парни, вернувшиеся в деревню из города, обменивались фразами и взглядами, которые, по их мнению, были понятны им одним.

Самое значительное событие произошло за два дня до прихода в Дакар, в открытом море. Стемнело уже час назад, и пассажиры обедали в столовой.

Многие заметили, что в начале обеда третий помощник приходил за капитаном,

но никто не обратил на это внимания. И внезапно винт перестал вращаться, машины остановились, теплоход потерял скорость и лёг в дрейф.

Пассажиры, сидевшие за разными столиками, посмотрели друг на друга. Лашо, должно быть предупреждённый капитаном, продолжал обедать с подчёркнутым равнодушием. Дассонвиль, сидевший возле иллюминатора с правого борта, встал, вгляделся в темноту, царившую вокруг корабля, и подал знак жене, чтобы она вышла вслед за ним на палубу.

Секунду спустя все покинули столовую, кроме Лашо и высокопоставленного чиновника, который ел за своим столом.

В темноте на близком расстоянии от «Аквитании» огни большого теплохода образовали такую световую гирлянду, что некоторые пассажиры приняли их за город на берегу.

Оба корабля, остановившись, мягко покачивались, и между ними на вёслах шла шлюпка, откуда доносились голоса.

— Это «Пуату», — объявил кто-то.

И в самом деле, это был другой теплоход той же компании, шедший в обратном направлении. «Аквитания» спустила наружный трап, и шлюпка пристала к борту. Какой-то толстый господин поднялся по трапу в сопровождении матроса, который нёс его чемодан.

Две минуты спустя оба теплохода продолжали свой путь, и пассажиры с досадой снова принялись за обед. Что до вновь прибывшего, то он, как и другие, сидел в ресторане за одним столом с какой-то супружеской парой, куда его временно посадили, пока для него не нашлось постоянного места.

Он был высокий, очень толстый, мешковатый, с седой гривой, напоминавшей о кабачках Монмартра.

Хотя он и жил где-то между бульваром Рошешуар и улицей Ламарк, он не был ни шансонье, ни поэтом. Он служил переводчиком в большой газете, где, сидя в комнате, расположенной в стороне от редакции, он по десять часов в день аннотировал иностранные газеты и беспрестанно курил пенковую трубку.

Он ни разу не путешествовал за пределами Франции. Когда ему исполнилось пятьдесят лет, доктор посоветовал ему на несколько недель переменить климат. Он взял отпуск и получил билет в Экваториальную Африку за половинную цену.

Так как башмаки натирали ему ноги и он терпеть не мог двигаться, он ни разу не сходил на землю, не посетил ни Тенерифа, ни Дакара. В один прекрасный день, изучая расписание пароходов, он обнаружил, что ему остаётся ровно столько времени, сколько необходимо, чтобы вернуться во Францию, не опоздав из отпуска, и с «Пуату», продолжавшего путь на Пуэнт-Нуар и Матади, его пересадили на «Аквитанию».

Это благодаря ему пассажиры бросили покер и снова начали играть в белот.

Как только корабль пристал к стенке в Дакарском порту, произошло то, что всегда происходит в таких случаях. На несколько часов пассажиры раззнакомились друг с другом. Все сошли на землю, но каждый хотел действовать независимо, смотреть то, что стоило посмотреть, заниматься своими делами.

На террасе бара оставались только Лашо и новый пассажир по фамилии Барбарен. Оба читали только что полученные свежие газеты.