45° в тени
Шрифт:
Мадам Дассонвиль тоже просили помочь, но она появилась только около одиннадцати часов утра, в очень элегантном платье, небрежно держа в руках билеты. Она подошла к Лашо, который беседовал с Барбареном.
— Сколько вы у меня купите билетов, мсье Лашо? — спросила она.
Он оглядел её с ног до головы. Она оторвала билеты и положила их на стол.
— У меня уже есть билеты, — проворчал Лашо.
— Неважно. Я даю вам двадцать, ладно?
— Я вам сказал, что у меня уже есть билеты.
Она
— У меня тоже есть билеты… Но я всё-таки возьму у вас пять…
В это время терраса бара была почти пуста, и пассажиры не поняли, почему мадам Дассонвиль стремительно прошла по палубе, сдерживая слёзы, и резко захлопнула за собой двери своей каюты.
Помощник капитана по пассажирской части вместе с матросами и стюардами подготовлял игры на вечер: собирались тянуть канат, бегать в мешках, соревноваться в бросании мяча, драться подушками, а посреди ресторана выставляли призы, собранные для денежно-вещевой лотереи. Там были главным образом флаконы с духами, купленные пассажирами у корабельного парикмахера, куклы-фетиши, несколько бутылок вина и шампанского, шоколад, наконец предметы из слоновой кости, приобретённые на стоянках и уже надоевшие своим владельцам.
У Донадьё всё утро было занято, потому что опять заболели два китайца, а кроме того, было много народа во время приёма пассажиров третьего и второго классов.
В половине двенадцатого он находился в своей каюте в обществе одной пассажирки.
— Вы можете одеться! — сказал он ей.
Часто бывало, что пассажиры, особенно женщины, вместо того чтобы прийти в лазарет, являлись к нему в каюту. И доктор, который не любил, чтобы его беспокоили, находил способ отомстить им.
На этот раз к нему пришла пассажирка, которую он никогда не замечал, полная блондинка. Ей больше подошло бы угощать чаем в маленькой провинциальной гостиной, чем в колониях. Она старалась казаться хорошо воспитанной. Чтобы извиниться за своё вторжение, она без конца произносила фразы, которых Донадьё уже не слушал.
— Вы меня понимаете, доктор, ведь довольно неприятно на корабле, где за каждым вашим шагом наблюдают и обсуждают каждый ваш поступок…
Он слушал, неопределённо глядя на неё. На ней было розовое платье, под которым колыхалась пышная грудь.
В конце концов эта дама объяснила, что она боится, не аппендицит ли у неё, и что для собственного успокоения…
— Вы знаете, как это бывает, доктор. Вообразишь бог знает что… Не можешь заснуть…
— Раздевайтесь!
Он говорил серьёзно, глядя в сторону, и делал вид, что занят другим делом, пока пациентка колебалась.
— Раздеться совсем?
— Ну конечно, мадам.
Его забавляло то, что он заставляет раздеться догола эту самоуверенную и полную собственного достоинства даму.
Он услышал шуршание ткани.
— И пояс тоже?
— Это необходимо.
И когда он обернулся, она в самом деле была голая и стояла в каюте, совсем белая, не зная, куда девать руки и куда смотреть. Плечи и шея у неё потемнели от солнца.
— Не знаю, почему мне так стыдно…
Тело у неё было полное, но крепкое, со множеством ямочек.
Иногда она наклонялась, чтобы поймать свои чулки, которые сползали вниз.
Донадьё неуверенно осмотрел и ощупал её.
— У вас ничего нет! Вы испугались, потому что у вас закололо в боку. Вы, наверное, слишком быстро поднялись по лестнице.
Тем дело и кончилось. Она одевалась и теперь уже перестала стесняться. Она говорила. Не торопилась. Пристёгивала к поясу чулки, искала своё бельё, разбросанное на кресле.
— Африка не слишком меня испортила, не так ли? Правда, я всегда следила за собой…
Она была в рубашке, когда в дверь постучали. Тут она испугалась, как будто её застали на месте преступления, и с умоляющим видом посмотрела на Донадьё.
Доктор лишь на несколько сантиметров приоткрыл дверь каюты и увидел, что в коридоре ждёт Жак Гюре.
— Я приму вас через несколько минут, — сказал он.
А пассажирка кончила одеваться, подняла с полу шпильку, посмотрела вокруг, не забыла ли она чего-нибудь.
— Сколько я вам должна, доктор?
— Вы мне ничего не должны.
— Но всё-таки… Мне неудобно…
— Да нет же! Нет!
Глаза Донадьё смеялись, но только глаза, и он представлял себе свою жертву в постели, инертно наслаждающуюся ласками. Он был уверен, что не ошибся. Это была женщина именно такого типа…
Он поискал глазами Гюре, не увидел никого в коридоре, вернулся к себе в каюту, чтобы вымыть руки, и уже вытирал их, когда снова постучали.
— Войдите!
Это был Гюре, который старался держаться уверенно, но по-видимому был смущён…
— Садитесь!
Гюре сел на край кресла и принялся мять свою фуражку из сурового полотна, которую он теперь носил вместо шлема.
— Вы заболели?
— Нет… То есть… Я хотел бы сначала задать вам один вопрос… Как вы думаете, мой сын будет жить?
Доктор цинично пожал плечами, потому что он знал, что его собеседник пришёл сюда не для того, чтобы спрашивать об этом.
— Я уже говорил вам, — проворчал он.
Жужжал вентилятор. Сквозь иллюминатор в каюту проникал пучок солнечных лучей шириною в двадцать сантиметров и рисовал на переборке дрожащий диск.