5/4 накануне тишины
Шрифт:
— Да фиг ли нам, кабанам! — заорали парни, поднимаясь. — Спрыгнем!
Эта ночь была нехорошей для многих. По закону парных случаев, известных в медицине, «скорая» привезла из Копай-города, одного за другим, двоих подростков с ножевыми ранениями в сердце. Аппарат газовой смеси, вытесняющей воздух из сердечной сумки, барахлил. И Барыбин простоял в изголовьи операционного стола до самого утра в большом напряжении.
Уже помывшись и выпив спирта, заботливо поднесённого
— Ещё ничего, Любочка… Всё у тебя ещё — ничего… И ребят мы прооперировали нормально. Ещё бы чуть-чуть… Особенно второй был тяжёлый. Веснушчатый… Надеюсь, выберутся. Прости меня, я пойду домой, посплю. Я постараюсь быть здесь пораньше, Люба…
— Она здесь? — спросила Любовь, не открывая глаз.
— …Кто?
— Птица.
— Наверно. Ты не видишь её больше?..
Любовь молчала.
— Она не налетает, и это хорошо, — сказал ей Барыбин.
Если скорбь перегорит в сердце дотла, до глубочайшего внутреннего всепрощенья, человек поднимется, встанет, встанет…
— Здесь. Где-то здесь. Она.
— Ну вот…Я не шаман, Люба, — беспомощно развёл руками Барыбин. — Я не умею отгонять птицу скорби.
— Андрей, — шептала Любовь без голоса. — Отгони.
— …Дурак, — после долгой паузы сказал Барыбин неизвестно про кого. — Какой дурак!
Потом реаниматор спустился в прозекторскую. Там было чисто и пусто. Он удивился, не обнаружив даже санитара в боковой каморке, однако решил, должно быть, что Цахилганов и Сашка, гуляючи, отправились «на хату», а Циклоп отлучился на кухню со своим котелком…
Цахилганов видел сверху, как, потоптавшись, Барыбин потёр красные веки, потянулся. Неужто Барыбин не заметит выломанную дверцу одной из морозильных ячеек? Там, за углом?.. Реаниматор насторожился бы тогда. И раненого Цахилганова, оказавшегося в холоде, ещё можно было бы спасти.
Это — в отсеке, нужно завернуть за угол кафельной стены, подсказывал реаниматору Цахилганов бессловесно и сильно. Ну же, Барыба!..
Оглядев ещё раз пустые столы,
— посмотри — Барыбка — дорогой — в — Сашкином — кабинете — нет — на — месте — сейфа —
реаниматор вздохнул, подобрал со стула мятое полотенце, рассеянно повесил его в Сашкин шкаф на гвоздик. И стал выбираться из подвала вверх по ступеням.
Скрипнула дверь там, на верху. Солнечное утро обронило пучок радостного света в морг. Луч сбежал на кафельный пол —
и исчез,
будто его смел невидимый веник.
— Андрея Константиныча не видали? Весь корпус обошёл. Его нет нигде, — раздался наверху озабоченный голос шофёра Виктора.
— А, Цахилганова ищешь, — вяловато
— Я документы ему привёз.
— Какие? — позёвывал Барыбин.
— Говорят, важные. Срочные. Тут бумаги из «Чака». И из «Чака-2»… Мне сказали, он где-то здесь. В морге.
— Нет его там! Не трудись… Ушёл давно Цахилганов. А куда — не сказал.
— Домой к нему сгонять, что ли? — размышлял шофёр в нерешительности.
— Валяй! Заодно и меня подбросишь, — откликнулся Барыбин.
— Поехали… На звонки не отвечает. Может, спит. Будить придётся! Спешка у них какая-то… Переполох.
Только тут Цахилганов вспомнил, что сотка его — в кармане.
«Я же отключил её! Идиот. Она бы трезвонила из морозильной ячейки. И меня бы тогда обнаружили…»
— А что стряслось? — удалялся голос Барыбина.
— Что-то из ряда вон…
Увы! Цахилганов ничего не мог поделать. Ровным счётом ни-че-го! Туловище его медленно
остывало…
Цахилганова словно бы качнуло —
и подхватило неосязаемым ветром.
Череда быстро мелькающих цветных полос была ему неприятна до дурноты. Наконец, всё устоялось. Надутая Степанида сидела на тахте, свернув ноги калачиком, и переключала с дистанционки телевизионные программы с такой скоростью, что экран рябил, трещал, метался. А Крендель смотрел на неё из под полей дурацкой панамы из кресла.
Да, не сказал бы Цахилганов, что дочь поселилась в роскошных хоромах. А ведь московская квартира его пустует, пустует…
— Ты нервная стала, — сказал ей Крендель. — Вчера было понятное «не хочу», но сегодня… А как же супружеский долг?
— Можешь посадить меня в долговую яму, — разрешила Степанида рассеянно. — …Просто — стоят магнитные дни. Девять пятен на солнце. Представляешь? Нормальные люди в такие дни сходят с ума.
— А ненормальные?
— А ненормальные расписываются в загсе с такими чучелами, как ты, — пожала она плечами, не спуская пристального взгляда с лихорадочно мелькающего экрана. — Хорошо хоть без свадьбы обошлось.
Вот как. Значит, родителям ни слова…
— …Ты считаешь меня чучелом? — спросил Крендель, бросая строгий, но неуверенный взгляд на скомканную фату, свисающую с кресла.
— Я считаю чучелом всякого, кто лакает из консервной жестянки, будто кошка. Налей пиво в стакан! — закричала Степанида, бледнея.
— Да нет, дело не в банке. Что-то с тобой всё же творится.
— Всё твоё дело — именно в банке. На счетах, — она снова была совершенно спокойна. Дальше этого оно не идёт! Не идёт, понимаешь?!
— …Ты сказала как-то, что любишь меня, — напомнил он ей, помолчав.
— Ну и что? — подняла она брови. — Просто в тот миг ты глаза выпучил забавно. А я умилилась. Нечаянно.