500
Шрифт:
— Привяжи его! — указал на меня Дэвис.
И не успел я что-либо понять, как Маркус, подпихнув меня бедром, мигом уложил на шею и лопатки. Потом завел мне руки за спину, заковал одним наручником правое запястье, пропустил второй через ручки шкафчиков и уже тогда защелкнул его на левом. И я, пристегнутый, остался сидеть на полу с руками за спиной.
Могло бы быть и хуже. После «веревок» Радо я вывел для себя своего рода правило никогда не ступать на тропу «заложников и пыток», не проглотив для начала чего-то обезболивающего. Это прекрасно притупляло остроту ощущений. А если добавить к этому полное оцепенение и абсолютную безразличность к своей судьбе, охватившие меня после смерти отца, то на
Генри с Маркусом были слишком умными, чтобы попасться на прослушку, которую я мог на себе пронести, однако Дэвис, как старый бывалый боец Никсона, должен был знать, что самого себя «писать» не следует. Генри кинул взгляд на книжную полку, где пряталась видеокамера, посредством которой он шантажировал десятки политиков — и на которую попался наконец и сам. Надо думать, держа ее под контролем, он ни разу и не озаботился возможностью такого исхода.
Он вдавил кнопку в телефоне, рыкнул:
— Джеральд!
Но Джеральд, боюсь, был уже не в состоянии ему ответить.
Услышав о моих планах на сегодня, Энни, точно надоедливая маленькая сестренка, стала предлагать свою помощь. Я же вовсе не собирался подвергать ее жизнь какому-либо риску. Но когда она заявила, что просто возьмет и явится без всякого приглашения на нынешнюю офисную вечеринку, не зная, чем это ей грозит, я решил, что держать Энни в неведении гораздо опаснее.
После устроенного ею представления в лесу, когда она отвела от меня и моего отца погоню, съездив себе по лицу, Энни была у Дэвиса на хорошем счету. Так что, будучи участником охотящейся за мной группы, к тому же подающим надежды прихвостнем шефа, она могла, не привлекая к себе внимания, спокойно зайти в зону безопасности здания фирмы.
Когда я впервые обмолвился о вездесущем оке Джеральда, наблюдающем за личной жизнью сотрудников «Группы Дэвиса», Энни чуть не поперхнулась от ярости.
— Здоровенный такой бугай, как персонаж из «Звездных войн», — объяснил я.
Энни ответила полным гадливости взглядом.
— Извини, — буркнул я.
Она, конечно, заметила нездоровое внимание Джеральда и сегодня хотела разыграть «девицу в растрепанных чувствах», чтобы заставить верзилу открыть дверь в его потайную комнату с мониторами от камер слежения. Стовольтовый электрошокер, которым я снабдил свою подругу, позаботился об остальном. Она нацепила на Джеральда наручники — для верности две пары, с двойными замками, — после чего перенаправила аудиовидеосигнал со спрятанной у Дэвиса в кабинете камеры беспроводной внутренней связи к сидящему в своей машине Радо.
Разумеется, в тот момент, когда я сказал «да» и пожал Генри руку, он мною всецело завладел. Но когда он признался в убийстве Ирины и Хаскинса, полагая, что этим разговором я просто набиваю себе цену, он уже был мой. Радо слышал весь наш диалог, и этого было достаточно, чтобы перенацелить его жажду мести на верную мишень — Генри Дэвиса.
Ружейные хлопки сделались ближе, им отвечали отчетливые очереди из «М16».
Я, конечно, не был фанатом военного преступника Драговича. Энни я велел выбираться из здания, едва Дэвис произнесет заветные слова, подтверждающие, что он убил Хаскинса и Ирину. Когда люди Радо уже бежали по потайным лестницам и коридорам особняка, мне вовсе не улыбалось оказаться тут меж двух огней. Я хотел, чтобы люди Генри успели смыться, поэтому дал Радо лишь общий план здания, утаив от него некоторые детали. С холодным реализмом Генри Киссинджера я, в общем-то, рассчитывал, что Радо и Дэвис взаимоуничтожатся.
Военное вторжение Драговича, конечно же, не обрадовало Генри Дэвиса. Он прошел к столу, сердито глянул на конверт. Его заметно злило то, что сейчас творилось в его конторе,
При всем своем позерстве и могуществе, Генри был одиноким человеком. Жену свою он так или иначе купил, детей у него не было. Кроме работы, в его жизни не было больше ничего. Вместо друзей у него были соучастники, и единственное доверие, которое он признавал, — это самоубийственное соглашение между двумя людьми, имеющими друг на друга весомый компромат. Он хотел иметь своего протеже, который был бы ему как сын, — но я уж точно не хотел сопровождать его в этом аду.
Он поднял со стола пакет с уликой.
Продать «порося в мешке» — очень древнее, причем простейшее надувательство. Один другому продает якобы поросенка и вручает ему мешок, в котором сидит некто, гораздо менее ценный. Игра очень рискованная и зачастую глупая. Но тут у меня были свои козыри. Отец перетерпел смертельное избиение, не выдав Дэвису улику, чтобы Генри был на все сто уверен, будто у меня что-то есть.
Но это была лишь часть игры. Генри слепо веровал в то, что сам проповедовал. Мы же, мошенники, не верим, по сути, ни во что — но легко умеем подобрать ключ к тому, во что верит кто-то другой. И если жертва безоговорочно верит в некую истину — зуб даю, мы найдем способ обернуть эту истину против самой жертвы. Генри не стеснялся твердить свой главный постулат: до каждого человека можно добраться, каждый имеет свою цену. Единственное, во что он верил, — в людское вероломство. В нем и крылось могущество Дэвиса. Я же собирался сделать из этого его слабость. В мире Генри не было такого понятия, как честность. Ему необходимо было поверить, что он меня подмял, что меня, как и всех прочих, можно подкупить, — и я дал ему эту возможность. Конверт здесь уже ничего не значил. Я играл не уликой — я играл самим Дэвисом.
Теперь, когда Маркус юркнул за фальшивую панель в потайной проход к хранилищу Генри, тот взял в руки конверт, открыл его и вытряхнул содержимое на стол.
Оттуда на стол выскользнул ломтик сушеного абрикоса, следом выпорхнул листок с меню из «Белого орла». (Радомир предлагал для правдоподобности сунуть туда настоящее человеческое ухо — мол, за этим дело не станет, — но я отказался.)
— Там нет улики, Генри, — сказал я, — Маркус сжег их в Министерстве юстиции.
Выстрелы стали слышны совсем близко. Одна пуля прорвалась через украшавшую панели лепнину, и по кабинету разлетелась гипсовая пыль и мелкие осколки.
— Радомир все слышал, — кивнул я в сторону камеры, запрятанной где-то в книжных полках. — Он знает, что ты убил его дочь.
Я, конечно, и сам наблюдал патриархальные манеры Драговича на устроенном им в Колумбии домашнем представлении. Но именно Генри поспешил предупредить меня, сколь опасен человек, живущий лишь кровью и честью, для его, Дэвиса, мира, держащегося на заранее просчитанной людской жадности и страхе.
В «Белом орле» я стойко держался своей версии, даже когда Радо рассек мне кожу. Думаю, лишь тогда он поверил, что я на самом деле не лгу, и решил-таки выслушать мой план. Я знал: если я сумею подтвердить, что Генри действительно убил его дочь, если заставлю Генри сознаться в этом преступлении, беспредельная психопатическая злоба Драговича довершит дело.
Может, Радо и военный преступник, но у него, по крайней мере, есть свой кодекс чести, некое воровское благородство, которое так или иначе делает его на порядок честнее тех, с виду респектабельных, людей, которых Генри имел каждый божий день.
Генри облажался с дочкой Радо, как облажался и с моим отцом, и теперь он начал понимать, что та единственная истина, на которой держался весь его мир, оказалась полным фуфлом, что некоторые вещи вообще не имеют цены и что есть люди, с которыми невозможно сторговаться.