54 метра
Шрифт:
Тех двоих опять рвет, и они выбегают на свежий воздух. А я и еще один бледный парень с четвертого факультета остаемся снимать верхние тела, чтобы добраться до нижнего. Никаких перчаток. Он за руки. Я за ноги. Иногда наоборот. И кто сказал, что после смерти человек становится легче на двадцать один грамм? По-моему, даже на вид щуплый мертвый парень весит как пьяный тяжелоатлет в пятничный вечер после посещения десяти злачных мест.
Запах стоит ужасный. Похоже на забродившую дыню, перемешанную с гнилой капустой. Чувствуется, что он едкими частичками оседает сладковатым привкусом разложения на языке. Ноги. Руки. Руки. Ноги. Каждое тело холодное. Я иногда блюю. Скоро запас пищи кончается, остается только желчь. Блевать нечем. Я робот. Я гружу и смотрю. Я вижу, что их глаза не закрыты. Многие «стеклянные» глаза налиты кровью от лопнувших сосудов и внутренних кровоизлияний. Я вижу нормальные
Мой напарник тоже блюет, но постепенно перестает. Ему тоже нечем. А вот, наконец, и наш, самый нижний. Оказывается, я его видел несколько раз в нашем батальоне. По-моему, он кем-то работал при части. Жаль, не могу вспомнить кем. Нет, не жаль. Почему-то стыдно, что не могу вспомнить. Наш изуродованный и изувеченный труп. Пока я добрался до него, уже говорю, что НАШ. Он уже как родной мне. Он стучится в моей голове в блок памяти своим изувеченным и распухшим телом, пролежавшим везде слишком много. Везде. Какие же уроды те, кто сделал это.
Кладем его на каталку и везем в другое помещение. Затем кладем в цинковый гроб с бархатной обивкой. Словно кроватка куклы Барби, он темно-бордового цвета. Работник помогает засунуть окоченевшее тело в этот «спичечный коробок». Как похороны таракана на заднем дворе в далеком детстве.
Чтоб тело поместилось, работник скальпелем делает надрезы на сухожилиях. Одна нога не хочет расслабляться, и он словно доску ставит ее наискосок и прыгает, ломая весом своего тела. ХРУМ! Как куриная шея…
Детские воспоминания. Мне шесть лет. Студент из ПТУ, где преподает моя бабушка, рубит топором куриные головы. Их тела бегают кругами, брызгая кровью, до тех пор, пока давление кровавого фонтанчика из обрубка шеи не снижается. А в это время их отрубленная голова лежит на «плахе» и видит тело. Она моргает и открывает клюв, как выброшенная на сушу рыба. Страшно, наверное, видеть со стороны свое безголовое тело, мечущееся из стороны в сторону, и сознавать, что секунду назад ты с ним был единым целым. Смех. Он смеялся. Этот студент смеялся над происходящим. Ему было смешно. Я тоже смеялся, но и плакал. Смех был истерикой. Я остолбенел от страха. Дольше всех бегал петух, который не раз гонял меня по бабушкиной даче. Мне было жалко его. Даже без головы он пытался спасти своих возлюбленных. Он бегал, пока его куриная любовь давала ему сил. А его голова лежала на пне и смотрела на страдания своего тела. Это была моя первая встреча со смертью. Смех этого ПЭТЭУШНИКА навсегда засел в моей голове. Такие воспоминания как радиация разъедают душу, словно она – тело. Со временем тяжелых воспоминаний становится больше. Каждое из них становится тяжелей и приобретает глубокий оттенок. Чем старше, тем ядовитее среда. Тем больше яда в каждом вздохе твоей памяти. Наверное, так надо, чтобы среди яда прочувствовать сладкий момент счастья в своей жизни…
Я сижу молча в брезентовом кузове автомобиля. Замерз, как бревно. Ноги ледяные. Иногда достаю их из ботинок и пытаюсь согреть посиневшие кончики пальцев. Руки и голова тоже замерзли. Холод пробрался глубоко, почти к самому сердцу, которое стучит, как часы. Тик-так… тик-так…
Гроб стоит ровно посередине, накрытый крышкой. Едем куда-то снова. Куда - не знаем. Зачем нам что-то знать? Сиди и молчи. Справа от меня снежная пустынная дорога с проносящимися остовами деревьев. Они будто умерли, вознося руки-ветки к солнцу и небу. Замерли их сухие кости, так и не достав до синевы, не потрогав солнца. Так и не поцеловав звезды. Многие из них весной проснутся и будут снова жить, до следующей зимы. А тело в гробу уже никогда не проснется. Оно будет съедено червями и растаскано по кусочкам мышами-полевками. Я представляю, как черви будут копошиться своими белесыми телами сплошным живым ковром, и мне снова становится дурно. Я думаю, что когда придет мой черед умереть, то лучше быть кремированным. Ведь настоящие воины в древности предавались огню, а их пепел подхватывал ветер и нес по миру, давая возможность попрощаться с ним. В этом есть что-то благородное и очищающее.
Слева от меня сидит тот паренек, который со мной таскал трупы в морге, а напротив сидят те, кто вовремя смылся. Этих двоих распирает любопытство. Им явно интересно: а какой он? Тот человек, который в гробу? Один из них встает и поднимает крышку гроба прежде, чем я успеваю что-либо сделать, чтобы остановить его. Одновременно с этим наша машина попадает в абсолютное бездорожье. Если бы это был самолет, то это назвали бы вхождением в зону повышенной турбулентности. Самолет бы трясло, а пассажиры визжали от страха.
Смотрели фильм «Уик-энд у Берни – 2»? В этой черной комедии труп начинал пускаться в пляс при звучании мотивов латиноамериканских танцев, что в принципе забавляло. Но нашего-то «плясуна» лучше хоронить в закрытом гробу, настолько он страшно выглядел.
Надрезанные сухожилия и поломанные кости дергались конечностями, как у тряпичной куклы, которая вылезала из цинковой коробки. Руки и ноги как плети молотили воздух и попадали по курсанту, открывшему гроб. Покойник будто сердился за потревоженный покой. Курсант визжал, закрыв лицо руками. Остальные тоже забились в углы и орали. Нужно было их успокоить. Кто-то должен быть сильным. Сегодня это я… Вскакиваю и, пытаясь сохранить равновесие, начинаю ногами запихивать труп обратно. Когда получается, закрываю его крышкой и подаю руку упавшему. Тот хватается за нее и встает. Я ору сквозь рев автомобиля: «Деньги есть?» Все молча кивают. Я снова ору: «Давайте!» Курсанты отдают мне купюры. «Сейчас поедим и выпьем, чтоб согреться», – говорю я. Начинаю со всей дури барабанить по водительской кабине кулаками, пока водитель не тормозит.
– Командир, остановишь возле ларька? Уже три часа – жрать хочется, да и замерзли мы, согреться надо, – делаю жест пальцем у горла, означающий выпивку.
– Вам же нельзя… – пытается перебить меня водитель. Но я ему говорю:
– А с трупами возиться можно? Иди-ка ты на хер. Не остановишься – я тебе стекло лобовое разобью, чтобы наравне путешествовали. А то, понимаешь, сидишь себе в нагретой кабине и размышляешь, что нам можно, а что нельзя…
Мы остановились у ларька, и я через несколько минут залез в кузов с несколькими бутылками водки и пакетиками сухариков – на большее не хватило средств. С хрустом откупорил крышку литровой бутылки и приложился к горлышку. Шумно дыша через нос, я выпил ее, не останавливаясь, до дна. Остальные пустили другую бутылку по кругу и отпивали небольшие глотки. Они уставились на пустую бутылку в моих руках и на меня, но, видя, что я в норме, продолжили свою процедуру. Я даже не согрелся, а голова ясная-ясная. Не действует. Жалко. Только пищевод жжет от этой сорокаградусной гадости.
И вот мы на кладбище. Гроб аккуратно спущен с автомобиля и отнесен в палатку, похожую на летнюю резиденцию пивных алкашей. Длинноволосый священник с бородкой спрашивает у вдовы: «Он у вас не самоубийца?» По-моему, дурацкий вопрос, если посмотреть на труп. Или поп думает, что покойник сам себя вот так поломал? Суть вопроса такова: по нашей религии, говорящей о всепрощающей любви, если скажешь ДА, то хрен тебе, а не отпевание души…
Священник машет кадилом и нараспев читает речитатив-молитву за упокой души.
Что есть наша религия? Страх? Скорее всего, он, потому что многие руководствуются только им. Что говорит наше Писание? Не укради. Не убей. Не возжелай. Не радуйся. Не любуйся в зеркале. Не ешь вкусно. Все это звучит как теоретическая инструкция к фантастической жизни. И тогда, наверное, после смерти попадешь в рай, где вдоволь наешься и отдохнешь. А если этого там нет? Что дальше? Что если дальше будет еще одна жизнь в другом теле? Проживешь так же бездарно? Но о таком, по нашей религии, думать нельзя. Нельзя сомневаться в написанном две тысячи лет назад. Не надо мыслей, просто верь и попадешь в рай. Все это похоже на правило: чем тупее человек, тем легче им управлять. Вся эта белиберда про поочередное подставление щек для точных ударов, похожа на прививание рабских идеалов. Эдакая религия работников низких сословий и менеджеров среднего звена. Это выгодно тем, кто живет на верхушке пирамиды нашего мира. Им нужно, чтобы ты не злился на них, потому что они будут наказаны после смерти и попадут в ад. Пожалейте кто-нибудь дяденьку на «Роллс-Ройсе»…