90 последних лет
Шрифт:
Помимо вездехода не осталось ни единой исправной машины, джипы клана были изуродованы сотнями пулевых пробоин, пробитые радиаторы истекали влагой, на земле под двигателями растекались черные пятна масла. Автомобили будто смертельно раненые животные прильнули к земле на пробитых шинах, окончив наконец свой жестокий путь по ночным землям, как и их хозяева, в беспорядке валяющиеся вокруг. Деревенский грузовик, накренившийся на спущенных колесах на один бок, тоже напоминал кучу мусора, обшитые деревом борта и кабина ощерились бесчисленными щепками и рваными дырами, чудом сохранившаяся фара бессмысленно светила куда-то вверх и вбок. Осматривавший их Риф заметно приуныл, но Вэйн, снимающий черную блестящую винтовку с трупа свинообразного предводителя, сказал, что машины в любом случае были бы бесполезны так как все равно не проедут через топи.
– О чем ты говоришь? – спросил Риф не сводя глаз с останков техники.
Вэйн выпрямился, нежно поглаживая оружие, дождевая вода стекала по его лицу словно поток слез, твердый взгляд серо-стальных глаз был направлен сквозь собеседника через столбы пара, поднимающегося
– Я родился и вырос здесь Риф, знаю окрестные земли на десятки километров вокруг. Огненный Цветок не сможет взять след только если мы уйдем через болота: топкая почва скроет все следы уже через несколько часов, а вечный туман испарений не позволит разглядеть ничего дальше пары десятков метров. Эти псы не отличаются терпением и последовательностью, потеряв пару колымаг в топях они быстро сдадутся. Насколько я понимаю банда не представляет кто вы такие и откуда взялись, так?
Риф утвердительно кивнул. – Мы не попадались им раньше на глаза это точно. Когда ты говоришь о переходе через болота, то имеешь ввиду это? – вопрос подкрепился указательным движением пальца в сторону темной громады гусеничной машины, все еще стоявшей в отдалении перед обугленными остатками амбара.
Вслед за Вэйном, Риф подошел к глянцево-оранжевой туше болотохода. Округлые очертания кабины, переходящие в тупое длинное рыло капота с обратным наклоном радиаторной решетки и четырьмя фарами, мощная лебедка под узким металлическим бампером, широкие гибкие гусеницы – аккуратная и ухоженная машина не пострадала от выстрелов так как во время боя находилась в стороне.
Механик ласково провел рукой по высокой надгусеничной полке. – Это Шарлотта, я собрал ее по старым русским чертежам доставшимся мне от отца… Знаешь, ведь ее разработали около ста тридцати лет назад, но в этом вся прелесть: она жесткая и тесная, но простая как лист железа и может переварить любую дрянь которую ты сочтешь топливом, а широкие гусеницы несут ее тушу по зыбкой почве, как на крыльях. Целый год мы всем поселением работали, чтобы выменять у торговцев отдельные части двигателя, раздаток и коробки передач, которые я никогда не смог бы сделать в деревенской мастерской, затем следовали долгие ночи сборки под крышей ангара, бесчисленные подгонки и переделки каждой заклепки и шестерни во вспышках сварки и визге токарного станка… Знал бы ты каких усилий стоило убедить бандитов оставить машину в поселении, сколько десятков доводов приводилось в пользу того, что ее мирная работа здесь на земле им выгоднее, чем участие в скотских, позорных грабежах во имя великого Огненного Цветка…
Голос здоровяка теплел, когда он рассказывал о своем детище, взгляд затуманился: человек вспоминал прежнюю жизнь.
– Она столько раз выручала всех нас – была и трактором и транспортом и лесовозом… А какое восхищение испытывали все ребятишки, когда Шарлотта важно въезжала через ворота рыча восемью цилиндрами двигателя и распространяя сладкий запах бензинового выхл… – Вэйн внезапно осекся осознав, что все рассказанное им теперь не больше, чем воспоминания об умершей жизни, чьи кости и балки тлеют сейчас под зимней моросью. Глаза мужчины наполнились страданием, закрыв ладонями мокрое от дождя лицо он глубоко задышал, сдерживая слезы.
Собирались быстро, грязь поселковой площади месилась десятками ног людей, стаскивающих к болотоходу все что можно было погрузить: несколько бочек с топливом, слесарные инструменты, запчасти к генераторам, электродвигатели и лампы, небольшие насосные станции даже отчаянно кудахтающих кур и нескольких уток, представлявших особую ценность. Риф был особенно обрадован обретению подсумка с патронами 7.62мм для его драгоценного автомата Калашникова, Мия торопливо перетаскивала из разбитого грузовика рулоны ткани и кое-какую обувь, а Влад с явным удовольствием примеряя на себя роль спасителя, тем не менее довольно толково организовывал и торопил людей, таскающих прочий скарб на погрузку. От бандитов им достался весьма приличный арсенал – клан Огненного Цветка явно обладал солидными ресурсами для успешной защиты своих амбиций: два русских охотничьих карабина с коричневым деревянным ложем и укороченными стволами под патрон 7.62мм, несколько прекрасных винтовок Тигр того же калибра с внушительно длинными стволами и пламегасителями, десяток отличных немецких охотничьих карабинов Маузер и наконец оружие командира отряда – суперточная охотничья винтовка Sauer своими обводами и качеством изготовления напоминающая дорогую спортивную машину среди развозных фургончиков. Все оружие не производило вид древнего и было явным новоделом. Рифу было известно, что Дома технозверей способны делать реплики практически любого оружия пристойного качества, однако сложные части, такие, как например ствольная коробка, ударно-спусковой механизм или оптический прицел, требующие для изготовления высокоточных станков, обычно искали в заброшенных и укромных уголках старого мира и перепродавали нуждающимся как большую ценность. Поэтому, изучая оружие нового времени, можно было увидеть, как заводские маркировки сложных деталей турецких, российских или европейских заводов соседствуют с витиеватыми знаками и клеймами, вытравленными на стволах, прикладах и магазинах, указывающими на их происхождение из конкретной фракции или даже отдельных известных мастеров. Стоит ли говорить, что высшей ценностью сегодня считалось полностью оригинальное вооружение, все еще иногда попадающееся охотникам за сокровищами на законсервированных складах или удаленных базах военных.
В отдалении от остальных, Вэйн, перемазавшись в саже с ног до головы, уже час копался в руинах своей мастерской, в полный голос проклиная налетчиков, уничтоживших драгоценные станки и электроинструмент, но в итоге все же отыскал неповрежденной древнюю ламповую радиостанцию и с величайшей осторожностью разместил ее в кузове болотохода, сразу за кабиной, там где должно было поменьше трясти.
Наконец, по истечении нескольких часов все было собрано и увязано, погорельцы, увешанные оружием бандитов и закутанные для сохранения тепла в разномастные куртки, платки и тряпки, странными гусеницами начали неуклюже карабкаться по каткам и бортам машины оставляя грязные следы на металле. Все очень спешили, глаза опасливо обшаривали дорогу, уходящую в туман, а уши каждую секунду ожидали услышать рев моторов нового карательного отряда. Шарлотта была облеплена людьми словно жук голодными муравьями, они сидели вдоль бортов, между их ног и посередине кузова были сложены ящики, клетки и бочки. Пассажиры сидели так тесно, что даже не боялись упасть, надгусеничные полки, крыша, капот и даже узкий передний бампер с лебедкой были заняты людскими телами, всего двадцать один человек и около двух тонн груза.
Когда борт кузова с трудом закрылся, заставляя сидевших на лавках людей потесниться еще больше, Вэйн, ругая про себя перегруз, провернул ключ древнего стартера и легко завел двигатель, который заработал удивительно мягко, звуком напоминая урчание исполинского сытого кота. Немного прогрев мотор, водитель включил передачу и плавно нажал газ, однако при попытке тронутся болотоход только ужасно дернулся, качнув длинным телом и бессильно замер, отчего несколько человек сидевших спереди шлепнулись всем телом прямо в грязь перед гусеницами. Чертыхнувшись, Вэйн пробормотал что-то успокаивающее в адрес Шарлотты, еще раз завел заглохший двигатель и резче поддав газу заставив наконец транспорт медленно с натужным ревом двинуться сквозь грязь в сторону бывших ворот. Дождь усиливался, и опаленные руины деревни все больше погружались в грязно-белые объятия столбов пара, поднимавшиеся от испаряющейся в огне воды, становясь более призрачными и нереальными, как будто побуждая выживших скорее забыть пережитое горе и перевернуть эту страницу жизни. После того как напряженный рык перегруженного вездехода стих вдали, только шум дождя и его шипение на последних углях пожарища разбавляли мертвую тишину погибшего поселения.
Дыхание, едва заметное сиплое дыхание мучительными мелкими толчками, загонявшее холодный воздух в изорванные легкие, розовая кровавая пена, пузырившаяся сквозь раны на груди… Заплывшие глаза сквозь пелену боли следили за громоздкой кормой болотохода, медленно исчезающей в огромном столбе белого пара… В ушах только звук ударов сердца да бульканье в легких, каждый вздох взрывается в груди ослепительной вспышкой боли. От холода и потери крови уже не чувствовались конечности, лишь ярость поверженного зверя и какая-то злая сила удерживали душу в израненном теле последнего бандита из отряда карателей. Он дал себе клятву выжить во что бы то ни стало, клялся своим алым предводителям, в торжественной мрачности ожидающим своего бойца с победой, хищника взращенного и перекованного из степного бродяги, клялся черным тучам, холодному ветру и ливню обещая отдать даже свою душу за возможность еще раз встать на ноги и сражаться. Когда-то его звали Парс, что на старом турецком языке означало «пантера». И вот, умирающая пантера, вперив голубые глаза в темно-серое небо, несмотря на невероятную тяжесть ран, в очередной раз слабо дернулась от судороги, а затем будто вдохнув вместе с кислородом некий волшебный исцеляющий состав, со стоном перевернулась на бок, и обведя пространство вокруг себя мутным взглядом, медленно, опираясь на локоть, поползла по грязному месиву под днище истерзанного грузовика, обещающего хоть какое-то укрытие от дождя.
Глава 4. Эпидемия
Разгорающееся начало нового январского дня было холодно и богато на росу. Маленькая сипуха, сидя на одиноком кривом дереве, упрямо росшем посреди травяной долины, встряхнулась и с золотисто-струйчатых перьев полетели во все стороны алмазные капли росы, отсвечивающие розовым цветом восходящего солнца. Характерно быстрым движением всех совиных она развернула белую мордочку в форме сердца и посмотрела на почти готовое гнездо, устроенное в расщелине древесного ствола, из травы, мелких веток и клочков ее собственного белоснежного пуха. Удовлетворенно заклекотав, сипуха расправила крылья и захлопала ими, перед тем как отправиться в гнездо на дневной сон. Однако в последнее мгновение, что-то помешало ей, чуткий слух птицы засек необычный шум: шелест мокрой травы и приглушенный рокот доносящийся из длинного, многокилометрового распадка на краю которого и росло ее дерево. Вытянув голову на подвижной шее, она сперва увидела, как оттуда навстречу пробежал десяток испуганных полевых мышей, пара хорьков и даже крупный заяц, а через минуту в поле зрения появился диковинный двуногий зверь, темный от грязи. Непуганая птица никогда не видела людей поэтому не расценила двуного как источник опасности даже когда странное существо подобралось вплотную к ее дереву и обмотало вокруг железный трос с крюком на конце, бормоча проклятия утреннему холоду. Махнув рукой человек, отошел в сторону и в овраге что-то взревело, дерево вздрогнуло от мощного рывка натянувшегося в струну троса, спугнув маленькую сову с ветки и обдавая все вокруг желтыми мокрыми листьями. А затем словно из-под земли в небо ударил мутный свет фар, и разбрасывая грязь и изрыгая дым, на поверхности показалось металлическое чудовище, которое выбиралось из грязевой ловушки оврага наматывая трос лебедки на барабан, закрепленный в бампере. Невиданная машина встала на дыбы в верхней точке подъема, а затем взбрыкнула двигателем и тяжело перевалившись на стальных гусеницах выбралась наконец через край оврага на мягкую равнинную почву. За ней, цепляясь за траву и оскальзываясь на крутом подъеме, устало поднималась пара десятков человек неотличимые друг от друга из-за покрывающей их черной жижи.