А было так… Семидесятые: анфас и профиль
Шрифт:
СТРАННОЕ БЫЛО ВРЕМЯ
Я никогда не видел своей прабабушки, родившейся на год раньше Сталина и умершей, когда мне было несколько месяцев. Но в известной мере, она, а уж тем более бабушка рождения начала прошлого века, их мир – мне ближе и понятней, чем мой мир тем, кому сегодня восемнадцать, да даже двадцать пять или тридцать. И дело не во мне и не в них как таковых, а в скорости жизни. В той скорости, с которой нынче меняется быт, стандарты и приоритеты, само представление о жизни. Я прекрасно помню радио- репродуктор у нас на кухне, который потихоньку бубнил что-то практически целый день – с утра, когда мы завтракали и до вечера. Конечно, репродуктор этот был уже не той черной тарелкой из тридцатых, которые я видел только в кино, но суть-то самой конструкции оставалась прежней. В те годы мои друзья лет двадцати охотно слушали записи Окуджавы, сделанные на магнитофонных бобинах моим отцом еще в начале шестидесятых. А нынче я, все-таки, несмотря
Совсем недавнее даже для меня прошлое отдаляется от нас со скоростью сравнимой с потоком самого продвинутого современного интернета, становится далеким и туманным, обрастает мифами. В самих по себе мифах нет ничего страшного. Но то, что Ленин и Брежнев в разумении молодых современников становятся чуть ли не ровесниками и по времени не так уж существенно отдалены от, скажем, Батыя и Наполеона, все же – перебор.
Особенно много в последнее время пишут о временах Хрущева – об оттепели. Оно и понятно: время было переломное и даже революционное, яркое и противоречивое. Но связана особая популярность оттепели, во многом, и с типичной для современности раскрученностью темы в публицистике, в искусстве, а потому и в современном сознании. Не удивительно, конечно: многие известные и даже знаменитые участники тех событий, к счастью, дожили до времени перестройки и даже вновь, на какое-то время, стали властителями дум недобитой нашим двадцатым веком советской интеллигенции. Шестидесятые и сейчас – одна из любимых авторами эпох. На фоне этого интереса семидесятые, даже у тех, кто проявляет к ним интерес (в основном, правда, телесериалами) выглядят бледными и не выразительными. Ведь уже в перестроечном ракурсе, в противовес оттепели, семидесятые стали в трактовке многих «прорабов перестройки» лишь матерым серым застоем, временем маразматических стариков из Политбюро, окончательного и заслуженного разрушением обреченной советской империи. Нас так долго в этом убеждали, что в какой-то момент мы почти поверили. Зато теперь эти же годы, и иногда и эти же самые люди, называют, часто, золотым веком, расцветом Советского Союза. И то, и другое, кстати, в определенной мере – верно.
Вот, собственно, из желания попытаться разобраться во всем этом, а заодно успеть зафиксировать то, что еще сохранилось в памяти ровесников и совсем уже немногочисленных представителей поколения родителей, понять: что же тогда происходило со страной и с нами, родилась эта книга.
Это – ни в коем случае не научное исследование, не монография. Поэтому список литературы, приведенный в конце – не традиционный «научный аппарат», а просто некая посильная помощь тем, кто захочет узнать о том времени больше, чем рассказано в этой книге.
Это – и не мемуары, хотя книга очень и очень личная, субъективная. И некоторые личные воспоминания, тем более ощущения в нее просто не могли не попасть. По-другому не бывает, и быть не может. По крайней мере, ежели речь идет не о сборнике архивных документов и статистических таблиц. Впрочем, те кто хоть раз когда-нибудь всерьез работал с архивными документами, знают, что и они создавались конкретными людьми, в конкретных условиях и для конкретных целей. И той самой пресловутой субъективности, а иногда и просто подтасовок в архивных делах – сколько угодно. Поэтому для создания живого, человечески-достоверного портрета эпохи архивных папок, как минимум, мало. А иной раз, они способны даже затемнить образ эпохи, помешать увидеть ее истинное лицо. Примеров таких нынче – сколько угодно.
Эта книга – не ностальгия. Вернее, не ностальгия в смысле «еда была натуральней и вкусней, а люди – добрей». Если и есть здесь элементы этой самой ностальгия, то просто – по молодости и свежести ощущений, по некой, свойственной молодости в любые времена и при любых формациях (ну или почти при любых) свободе духа. Как сказал Максимилиан Волошин по другому, правда, поводу при «всех царях и народоустройствах».
Эта книга… Смешно сказать, но она – попытка написать правду. Такую, какой я и те, кто охотно помогал мне вспоминать, ее видели, ощущали, запомнили.
Застой? Золотой век? Расцвет? А почему тогда такой стремительный крах? Но для начала надо бы договориться: откуда и чем мерить эпохи? А заодно определится и: кто мерит? Вот она – безграничная поляна для той самой субъективности! Кто-то именно в те годы купил свои первые, а потому особенно счастливые «Жигули», построил дачу, получил квартиру или, хотя бы, достал запомнившиеся на всю жизнь хрустальную люстру и финский сервелат. Вот и случились у людей сытость и благополучие. И лучше всего запомнилось именно это.
А кто-то ведь испытывал почти
Кто-то не умел, а может и не хотел (и такие ведь были!) «договариваться» с «нужными людьми», чтобы получить какой-нибудь дефицит. Скажем, те самые – люстру, мебельную стенку, сервелат. Кому-то, несмотря на тренд эпохи, был органически противен блат. А у кого-то в это самое время советского «расцвета» сын или брат стали инвалидами или, вообще, погибли в далеком Афганистане. Но для тех, кто был тогда молод, а потому в отношении много – беззаботен, семидесятые – это еще и новая музыка и книги, дружба и первая любовь, яркость одежды, да в общем-то – и самой жизни; длинные и густые еще волосы парней и короткие юбки девушек. Для очень многих семидесятые, конечно же – годы стабильности и уверенности в завтрашнем дне. Мы, действительно, твердо знали: минимальный набор жизненных благ, включая простую еду, низкие расходы на коммунальные услуги, бесплатное образование и гарантированная пенсия, будут всегда – в том числе у наших детей и внуков.
Но ведь семидесятые это – и все увеличивающийся дефицит хорошей, вкусной еды (не путать с голодом, которого, конечно, не было), красивой и удобной одежды и многого, многого другого. Проще говоря – почти всего, что хотели иметь люди той эпохи, хотя их родители и тем более бабушки-дедушки без этого обходились.
И вот это – очень важный, даже принципиальный пункт! Жизнь, действительно становилась куда более зажиточной, чем прежде. Возьмем, хотя бы, дачный и автомобильный бум, невиданные по масштабам прежде. Но потребности-то ведь росли еще быстрее. А очереди к концу эпохи становились все длиннее, телевидение – все тошнотворней (впрочем, оказывается, можно сделать еще хуже!), газеты и речи на собраниях – все фальшивей. Мощный отток советских граждан заграницу уже тоже невозможно было не замечать, А для кого-то семидесятые – еще ведь и времена жесткой борьбы с инакомыслием. Любым, часто – абсолютно невинным; времена слежки, угроз, арестов, лагерных сроков за «антисоветскую пропаганду» и страшных психушек, где по видом лечения людей калечили и морально и физически.
Но ведь в эти же самые «зажатые», цензурированные годы писали, и пели Владимир Высоцкий, Булат Окуджава и «Машина времени». Театр на Таганке, «Современник» и Ленком ставили спектакли, до которых большинству нынешним дотянуться ой, как непросто. В семидесятые писали Юрий Трифонов и Александр Вампилов, Константин Воробьев, Давид Самойлов и Андрей Воскресенский Вознесенский. Снимали Андрей Тарковский, Никита Михалков (причем, лучшие как показало будущее, свои фильмы), Андрей Кончаловский, Глеб Панфилов, Динара Асанова, Татьяна Лиознова и Георгий Данелия. Список, конечно, далеко не полный. И ведь все это было востребовано! Это стремились смотреть, слушать и читать; об этом говорили за столом и в компаниях, обсуждали, спорили. И эта огромная востребованность культуры: книг, хорошего кино, их влияние на все более широкий слой людей, тоже – очень характерная и важная черта того – застойного времени. А во многом, даже – и определяющая его лицо.
Конечно, определение «семидесятые» в данном случае очень условно. Речь, понятно не о периоде с 1 января 1971 года да 31 декабря 1980-го. Семидесятые в этой книге такой же метафорический образ, как «застой» и «золотой век». Ориентироваться будем, в основном на то, что принято называть эпохой Брежнева, отсчитывая время от того, что было «до» и стало – «после». Вглядываясь в это «между», и постараемся найти и зафиксировать именно его характерные черты: бытовые, вещественные, идеологические, культурные, в общем – всякие, в той или иной степени, определяющие жизнь страны и людей. Условная точка отсчета в данном случае, все-таки – не смещение Хрущева и приход к власти Брежнева. Хотя, как мы уже говорили, именно с последним и ассоциируется эта самая эпоха развитого социализма, она же – застоя. И то, и другое, повторю, верно – в равной мере. Особенно если договориться о терминологии и согласиться с тем, что иного «развитого социализма» никто не знал и никогда не видел, а стало быть, то в чем мы жили, справедливо называть именно так. Некий судьбоносный переворот, пусть пока и не в жизни большинства рядовых граждан СССР, но в самом воздухе, в запахе времени произошел, конечно же, в августе 1968-го, когда в Чехословакию, попытавшуюся создать «социализм с человеческим лицом», ввели войска стран Варшавского договора и в Прагу въехали советские танки. Это – довольно четкая грань отделяющая, оттепельные шестидесятые от застойных семидесятых, так или иначе, уже устоялась в книгах, да и в нашем культурном сознании. Не случайно, именно от этого августа ведет условный отсчет и свидетель – активный участник той жизни – шестидесятник Василий Аксенов в своей мемуарной «Таинственной страсти».