А дальше – море
Шрифт:
– Доброго тебе утра, – с улыбкой говорит он, сует ей в руки букет и исчезает за тяжелой дверью.
– Идиот, – слышит он брошенное вслед Уильямом.
Убедившись, что старшие пошли дальше, Джеральд высовывается из-за двери. Видит, как они останавливаются около школы для девочек, у обоих глаза в землю, а потом Беатрис входит в здание, все еще сжимая в руке его цветы. Джеральд наблюдает, как Уильям направляется через дорогу к школе для мальчиков. Уже на другой стороне, прямо перед тем как ступить на порог, Уильям чуть оборачивается, и Джеральд понимает, что он проверяет, точно ли Беатрис вошла. Джеральд машет ему, но Уильям отворачивается и заходит внутрь.
Каждому ученику в классе Джеральда задано написать учителю письмо, рассказав
Письма приходят не регулярно, а сразу пачками. Бывают дни, когда Беатрис возвращается из школы, а на кухонном столе ее уже дожидаются два-три письма. А бывает, целые недели – и ничего. Она никогда не читает их сразу же, в кухне, но, перекусывая наскоро, только потирает тонкий конверт между большим и указательным пальцами, смакуя ощущение прикосновения к тому, чего не так давно касались ее родители. Как будто каким-то образом они дотянулись оттуда сюда. Но у себя в комнате, за закрытой дверью, Беатрис множество раз перечитывает каждое письмо. Устроены они всегда одинаково: сначала пишет мама, а потом папа, его словам частенько оставлено совсем мало места, иногда они даже идут сверху вниз и снизу вверх по полям, где помещается всего по одному словечку. Папин почерк трудно разобрать, мамин – сплошные завитки. Родители рассказывают про соседей, про дедушек и бабушек, что они ели на обед. Папа вставляет разные шутки. Читая, Беатрис старается расслышать их голоса.
Закончив, она аккуратно отрывает марку для Джеральда, потом кладет письмо в стопку к остальным и прячет в ящике своего стола. Иногда по вечерам она перечитывает их все сразу. И чем больше читает, тем больше думает о том, что там не сказано. Она не знает, каждую ли ночь родители проводят в бомбоубежище. Не представляет, как часто падают бомбы. Интересно, стоит ли еще ее стул около кухонного стола.
Беатрис пишет родителям каждую неделю, после церкви и воскресного обеда, сидя за письменным столом в своей комнате, выходящей окнами в сад. Она хочет рассказать, какие здесь цвета – про то, как желтые листья покрывают землю под деревьями; про крошечные лиловые цветочки на обоях в ее спальне; про золотистую садовую малину, вытекающую соком из утренних маффинов. Но никогда не может найти слов. Или слова есть, но они кажутся неподходящими. Беатрис представляет, как они двое сидят на диване в темной квартире, отец теребит дырку в подлокотнике, пальцы вытаскивают кусочки белого поролона. Или видит, как они спускаются в убежище под домом, к своему месту в нескольких футах от шаткой деревянной лестницы. Чувствует запах мочи, слышит шебуршание крыс. Все кажется сумрачным, серо-коричневым. И поэтому она рассказывает родителям забавные истории про Джеральда. Про то, как легко ей дается латынь. Как Уильям влип в неприятности из-за того, что списывал на экзамене по истории. Про свою новую подружку, которая пригласила ее на симфонический концерт в Бостон.
Она не рассказывает, что каждое воскресное утро мистер Грегори повязывает старый, в пятнах от ягод, фартук и печет блины. Что по вечерам миссис Грегори помогает ей принимать ванну и укладывает ее в кровать. Что ее любимое время – воскресенье после обеда, когда она вместе со всеми Грегори сидит в библиотеке и слушает по радио концерты Нью-Йоркской филармонии. Что иногда по ночам она думает про родителей, а их лица расплываются. И тогда она включает свет и долго рассматривает их фотографии, стараясь запомнить мельчайшие детали. В такие ночи они приходят к ней во сне.
Беатрис не похожа на других девчонок. Во-первых, она умная, а еще серьезная, кроме тех моментов, когда смеется над тупыми шутками Джеральда. Но хотя ей вовсе не следует поощрять Джеральда, Уильям все же ждет таких моментов, потому что тогда с нее как будто сваливается некий груз, точно птица крылья расправляет. Лицо ее разглаживается, успокаивается и даже будто расцветает. Она не красотка, не такая, как Люси Эмери или Мария Смит с их светлыми локонами и сияющими глазами. У Беатрис глаза и волосы темные, а когда она встревожена, глаза и вовсе становятся почти черными. В них никакие мысли не прочтешь. И когда она сильно нервничает, то потирает большим пальцем под носом или теребит прядь волос.
Уильяму кажется, что ему бы понравилось, если бы его отправили далеко за океан, жить в другой семье. Интересно, что сама Беатрис думает о своем «приключении», как это называет его мама. С ними она никогда об этом не заговаривает – любопытно, что же она рассказывает своим новым подружкам. На вопросы папы и мамы она отвечает, но всегда сдержанно, исключительно про то, о чем спрашивают. Он понимает, что ей здесь все в диковинку, и как раз об этом он хотел бы разузнать побольше. Насколько здесь все отличается от ее дома? Каково это – жить в Лондоне, когда каждую ночь бомбят?
Он пытается представить ее жилище в Лондоне. Воображает высокие окна от пола до потолка, свечи на каминной полке. По стенам картины в синих и лиловых тонах. Темные бархатные шторы. Когда Беатрис нет дома, он рассматривает фотографии ее родителей, что стоят у кровати. Отец ему нравится, вот он наверняка понимает шутки, в отличие от его отца, у которого сложно с чувством юмора. Мама у нее посуровее, немножко отстраненная такая. Но выражение лица у нее – не улыбается, но и не хмурится – ровно такое, какое часто бывает у Беатрис, когда она словно не здесь, пока ее не выдернет обратно в реальность. Пока не вспомнит, где она находится.
За неделю до Дня благодарения сразу после школы мама отправляет их поработать, прибраться на заднем дворе и в патио, навести порядок в доме, помочь с выпечкой печенья и пирогов. День благодарения они празднуют поочередно то дома, то у каждой из трех тетушек, и в этом году их очередь. У Уильяма внутри все бурлит от возбуждения, которое он изо всех сил старается скрыть. А Джеральда, того просто распирает.
– Это ужасно весело, – тарахтит он, пока они с Беатрис подметают патио. – Будут целые горы еды.
– Звучит заманчиво, – кивает Беатрис, хотя Уильям знает, что все это она уже слышала.
Она сгребает листву на кусок брезента. Надо было показать ей, как работать граблями. Джеральд с размаху падает на кучу листьев.
– Скорей бы! – кричит он в ослепительно голубое небо. – Обожаю День благодарения.
Беатрис лишь качает головой, а затем поворачивается к Уильяму.
– А ты, – спрашивает она, – ты тоже его любишь? – Задавая вопрос, она чуть склоняет голову набок – и вправду хочет услышать, что он на самом деле думает. Пожалуй, больше никто в жизни не задавал ему вопроса, не держа в голове готового ответа.
– Ну так, нормально, – отвечает он, сгребая опавшую листву с клумбы и швыряя листья прямо на Джеральда.
– А что тебе больше всего нравится в этом празднике? – спрашивает она. – Встреча с кузенами? Еда? Благодарность?
Благодарность. Ему это никогда не приходило в голову. Благодарность как часть праздника. Это был просто день, отличный день, возможность собраться всей семьей. День, когда отец слишком занят, чтобы донимать его. И вообще Уильям не был уверен, что его семья испытывает благодарность. Семейство со стороны мамы живет тут целую вечность, их предки прибыли на «Мэйфлауэр». Кто-то из них вполне мог присутствовать на самом первом Дне благодарения. Может, им следует испытывать несколько больше признательности? Уильям никогда всерьез не задумывался ни о чем таком. Но вот сейчас Беатрис сказала, и он озадачен. Может, и ее лондонскую квартиру он совсем неправильно представлял себе.