А дальше – море
Шрифт:
Но когда наконец раздается звонок, вздрагивают оба, и Реджинальд едва ли не с удивлением смотрит на Милли. Она хватает трубку после первого же звука.
– Родная моя, – говорит она. – Родная. – Редж видит в полумраке, как лицо ее каменеет. – Да, привет, Нэнси, – говорит она. – И тебя тоже.
Голос у Милли совсем как у ее матери – такой же холодный и официальный. Пару минут они вежливо болтают, Реджинальд не прислушивается, сгорая от нетерпеливого желания услышать голос дочери. И тут тон Милли теплеет.
– Родная, – произносит она. – Солнышко.
А потом начинает рыдать так горько, что не может говорить, и Редж забирает трубку у нее из рук и держит так, чтобы им обоим было слышно.
– Беатрис, – просит он, – поговори
И она говорит. Ее родной голос возникает из тьмы, из колючих пауз тишины между словами.
По пути домой знакомые улицы кажутся в темноте совсем незнакомыми, Милли отстраненно молчит, руки ее спрятаны в карманах, уста замкнуты.
Редж вспоминает, что Беатрис звучала как-то непривычно, но трудно определить, что же не так. Акцент, конечно же. О божечки, вырвалось у нее один раз. Она щебетала про вечеринку, на которую ходила с Уильямом или с Джеральдом, он никак не может запомнить, кто из них кто, а потом, когда он разговаривал с Итаном, тот назвал ее Беа. Его непринужденность должна была бы успокоить Реджинальда, дать понять, что дочь в полном порядке и в безопасности, но в глубине души, наоборот, поселилась тревога.
– С Рождеством, – говорит Милли, поднимая бокал в темноте комнаты, освещаемой лишь огоньками свечей.
Реджинальд тоже поднимает свой бокал, но не находит слов в ответ.
Снег пошел накануне вечером, и когда Джеральд просыпается, он с восторгом видит, что оконные стекла в морозных узорах, похожих на еловые ветви. И двух одинаковых веточек не найти. Джеральд предвкушает новые возможности. Снег все еще идет, ложится на землю, весь мир затих. Все еще спят. Когда Джеральд выпускает через заднюю дверь Кинга, пес исчезает за пеленой снега, а затем выпрыгивает обратно, вскидывая лапы, и скачет по заснеженному газону.
Джеральд дышит на стекло двери и выводит указательным пальцем свои инициалы: ДГ, 9 лет. Наружу ему не хочется. Удовольствие от такого дня не в том, чтобы прогулять школу. Школу он, в общем, любит, хотя научился не признаваться в этом вслух. Но в такой день, как сегодня, можно остаться дома и повалять дурака. Можно разобрать коллекцию марок, или помочь маме на кухне, или поиграть с Беа в настольные игры. Уилли захочет гулять, кататься на санках с ребятами, цепляться за бамперы машин.
Заслышав шаги на лестнице, он поворачивается. Беа спускается тихо, как всегда, и, как всегда, полностью одета. Он ни разу не видел ее в ночнушке или в халате. Она вообще носит ночнушку, как мама? Может, она спит в пижаме, как он?
– Доброе утро, Джи, – говорит она, и глаза ее удивленно раскрыты. – Я никогда не видела так много снега. – Беа подходит и встает рядом с ним у двери, и они стоят так, молча, касаясь друг друга плечами, и смотрят через стекло, как скачет и носится Кинг. – Погляди, – показывает она, – чьи это следы, как думаешь?
– Наверное, кролика. А может, кошки.
Беа кивает.
– В городе зима совсем другая, – говорит она наконец. – Наша квартира на четвертом этаже, и я никогда не просыпалась вот так, в белоснежном мире.
Джеральд молчит. Он уже знает, что лучший способ вызвать ее на откровенность – это не задавать слишком много вопросов, хотя его вечно разбирает, вопросы в голове так и клубятся.
Ему нравится, что она здесь. Сначала это было как приключение, но сейчас Беа словно заняла полагающееся ей место, о котором до ее появления он и не подозревал. Джеральд обожает Уилли, но знает, что сам он Уилли не интересен, брат в лучшем случае терпит его, и Джеральд чувствует, как они отдаляются все больше и больше. И вот тут как раз ему нужна Беа. Больше всего ему сейчас хочется взять ее за руку, или обнять за плечи, или поцеловать в щеку, но он понимает, что не должен так делать, поэтому просто впитывает ощущение ее близости. Беатрис дышит на стекло и на помутневшем кусочке пишет, сразу над его инициалами: БТ, 11 лет. Они стоят так, вместе, пока не возвращается Кинг, с мордой, залепленной влажным снегом, и не просит впустить его в дом.
Одним весенним днем Милли решает разобрать шкаф Беатрис. Все эти вещи уже, наверное, малы ей, думает она, и непохоже, что дочь приедет домой в ближайшее время. Ну и к чему хранить все это тряпье? Невысказанная надежда, что дочка вернется до конца года, тает с каждым днем. Да она и не захочет носить старье, наверное. Она стала такой аристократкой. Не так давно прислали фотографию, с Рождества: Беатрис стоит перед огромной, сверкающей украшениями елью. Ангел на верхушке касается потолка. На ветках горят настоящие свечи, свет их отражается в стекле игрушек. Волосы у Беатрис до плеч, завиваются на концах, и челки никакой нет, или она спрятана под обруч. Платье Милли не узнала, такое роскошное и, на ее взгляд, девочке немножко не по возрасту, слишком облегающее в груди, а вырез слишком глубокий. И откуда этот жемчуг?
– Как ты думаешь, может, надо послать им денег за одежду? – спросила тогда Милли у Реджа.
– Мы ни о чем таком не договаривались, – покачал головой Редж. – Честно говоря, Милли, я думаю, они рады покупать ей все эти наряды.
– Но жемчуг? – не унималась она. – Они ей и жемчуг покупают?
Редж пожал плечами:
– Если им так хочется, что за беда. У них, похоже, денег куры не клюют.
Вот это и тревожит Милли. Когда Беатрис вернется, какой ей покажется их скромная жизнь. Здесь не будет торжественных приемов, пикников на бейсбольных матчах и поездок в филармонию. Она, конечно, рада, что о дочери так хорошо заботятся. У Беатрис, кажется, появились славные друзья. Но тем сложнее окажется возвращение. Она уже не будет маленькой девочкой. Она и сейчас уже не маленькая девочка. Они отправили дочь на другой конец света, чтобы у нее было детство. Но не понимали, что тем самым лишают себя ее детства. Милли чувствует, что у нее украли то, что уже невозможно вернуть.
И вот чудесным субботним утром, когда надо бы выйти погулять, потому что зима наконец отступила, а улицы и парки полны народу и в воздухе витает предчувствие свободы, Милли остается дома. Редж отправляется с друзьями на пикник. В последнее время бомбят меньше, и все рады забыть о войне, хотя бы на несколько часов. Милли наполняет одну сумку за другой, чтобы одежду отдать неимущим, откладывая всего несколько вещей для соседей.
Находит любимую игрушечную собачку Беатрис, запрятанную в дальнем углу шкафа. Песик Стейфф, одно ухо болтается на ниточке. Беатрис любила его глазки, все водила пальчиком сначала по одному, потом по другому, это простое действие помогало ей успокоиться. Милли выбрасывает собачку – потому что, будем честны, зачем почти взрослой уже девушке потрепанное игрушечное животное, – но потом, возвращаясь из бомбоубежища, она выходит к мусорным ящикам, открывает пакет и шарит там в темноте, отыскивая маленькую тряпочную собаку.
Милли пристраивает игрушку на комод, но ей кажется, что пес смотрит на нее с укоризной. Редж тоже недоволен:
– В этой штуке непременно завелись блохи, Мил. Вдобавок она немецкая. Не хочу, чтобы она жила в моем доме.
Когда муж уходит, она прячет собачку в ящик своей тумбочки у кровати, где хранит конверт с волосами Беатрис и самую первую телеграмму.
Шкаф Беатрис пуст. Милли тщательно протирает его, даже самые верхние полки.
Реджинальд уже собирается домой из паба, когда вдруг сразу после одиннадцати начинается бомбежка. Все посетители бросаются в убежище на заднем дворе, набиваются битком, мужики сидят на коленях друг у друга, не выпуская из рук пивные кружки. Смешки стихают, когда до них доходит, что нынешний налет не похож на прочие. Взрывы следуют один за другим, без перерывов. Грохот оглушает. Мимо с воем проносятся пожарные машины. Дико ржут лошади. Брайан, один из парней с работы Реджа, нервничает все больше.