А и Б сидели на трубе
Шрифт:
— Правда, — говорим, — правда! Страшный… Ой-ой-ой… Боимся. Только, индейский вождь, отвяжись от нас, пожалуйста! Дай ты нам порисовать спокойно…
Вот он поорал, попрыгал. Надоело. Пошёл в ванную умываться.
— Бывают же такие дети противные! — говорит Серёга. — Прямо шило какое-то, а не ребёнок!
Я молчу, потому что у Серёги у самого не то что шило… Он сам-то, Серёга, если посидит две минуты спокойно, так об этом случае можно в газету писать, в отдел «Редкие факты».
— И что этому Феде
— Ты сам-то сиди спокойно и рисуй! — не выдержал я.
— Нет, ты послушай! — говорит Серёга. — Вот он сейчас умоется и опять куролесить начнёт! Он же не даст нам натюрморт дорисовать!
— Да рисуй ты, не отвлекайся! — говорю я Серёге. — Не обращай на него внимания, и всё! Поорёт и перестанет!
Но Серёга уже завёлся.
— Ну ничего! — говорит. — Он у меня полдня в ванной сидеть будет! — Отложил кисточку, макнул палец в красную краску и сидит Федю-медю ждёт.
Тот явился весь мокрый! Физиономия блестит, уши розовые светятся, а глаза так и стригут по сторонам — что бы нашкодить такое!
— Что ж это ты так плохо вымылся? — спрашивает его Серёга безразличным голосом.
— Чего?
— Ничего! Краску-то не смыл с лица.
— Где?
— Вот здесь и здесь! — говорит Серёга и тычет в Федю пальцем, а палец-то в краске, — всю ему физиономию краской перепачкал.
— Правда, что ли? — Федя меня спрашивает.
А меня такой смех дурацкий разобрал, что только и могу ему на зеркало показать.
Он в зеркало глянул, ахнул и помчался опять в ванную.
— Ну погоди! — говорит Серёга. — Сейчас я его в синий цвет перекрашу.
Федя явился, спрашивает:
— Теперь чистый?
— Да где там! — говорит Серёга. — Только цвет переменился, а краска осталась. Вот здесь и здесь… А ты что думал! С ней шутки плохи. Она накладывается легко, а смывается ой-ой-ой…
— Ой-ой-ой… — Посмотрел Федя в зеркало и опять мыться побежал.
Мы его ещё два раза мазали. И я тоже! Никогда себе этого не прощу. Всё же он маленький! Ну помазали бы разок — и хватит, а мы прямо как с ума сошли! Ещё и пугаем его!
— Ты бы, — говорим, — спросил сначала, что это за краска и можно ли ею лицо мазать. Может, от неё воспаление сделается! Может, от неё язвы пойдут или лишаи!
— Ой-вой-вой… — И опять бедный Федя мыться бежит.
Лицо у него стало красное-красное. Он теперь и к нам не подходит. Глянет в зеркало — заскулит и опять в ванную!
Мне его жалко стало.
— Ну, — говорю, — пошутили — и хватит.
— Ладно! — согласился Серёга и пошёл за Федей в ванную. А через минуту выскакивает, бледный, губы трясутся.
— Слушай, — говорит, — у него и правда с лицом что-то делается!
Вытащили мы Федю из ванной, а у него и правда лицо распухло и красные пятна на лбу, на щеках,
— Что ж теперь делать? — Серёга говорит.
— Надо его в больницу тащить!
Тут Федя так заорал, что сама по себе форточка открылась и вазочка с листьями из нашего натюрморта упала… Вазочка-то — это что! Стакан с водой упал и всю нашу работу залил, но мы уж и внимания не обращаем! Нам уж не до натюрморта!
Повалился Федя на пол, глаза закатил, ногами брыкает!
Мы ему:
— Федя! Феденька! Не бойся! Мы пошутили! Эта краска безопасная! Вот смотри…
Взяли и тоже себе лица краской измазали!
Федя помолчал, посмотрел на нас, а потом опять как реванёт!
— Вот что! — говорю я Серёге. — Беги к дяде Толе, у него телефон есть — пусть «скорую помощь» вызывает!
Серёга помчался к соседу, а я достал из аптечки нашатырный спирт — чтобы дать Феде понюхать, если он начнёт сознание терять. А Федя уже не орёт, тихо лежит и не брыкается.
Я ватку нашатырём намочил, к носу ему подставил. Он как вскочит — пузырёк у меня из рук выбил… Весь нашатырь разлился. Такой запах пошёл, что у меня слёзы из глаз брызнули!
Тут дядя Толя прибежал.
— Что тут у вас? — спрашивает.
Мы ему всю правду рассказали. А Федя сел на табуретку и на нас одним запухшим глазом, как медведь из берлоги, смотрит.
Дядя Толя Федины болячки рассмотрел и говорит:
— Это не от краски! Это натуральные ссадины!
Я на кухню побежал, смотрю, а коробочки с песком, которым бабушка сковородки чистит, нет! Кинулся в ванную, а стена там ещё мокрая и вся побелка с неё стёрта.
— Дядя Толя! — кричу. — Он щёки песком скоблил и об стену тёрся!
— Вот горюшко! — говорит дядя Толя. — Да зачем же ты рожу-то краской размалевал?
— Кабутто индеец! Кабутто вождь! — говорит Федя сквозь слёзы.
— «Кабутто», — передразнил его дядя Толя. — Ну так и быть, сейчас я тебя зелёнкой и йодом смажу и будешь ты не «кабутто», а самый настоящий индеец! Только терпи! Индейцы не ревут!
Он долго Федю мазал, но тот молчал. Вообще-то неплохой этот Федя парень! Терпеливый.
— Ну вот! — говорит дядя Толя, любуясь своей работой. — Настоящая боевая раскраска индейского вождя. А вы-то чего разрисовались?
— Где? — спрашиваем.
Тогда дядя Толя молча подвёл нас всех троих к зеркалу. И оттуда на нас глянуло такое!..
— Понимаю! — говорит дядя Толя. — Это вы из солидарности!
— Это чтобы он успокоился! — говорим.
Дядя Толя только вздохнул:
— Картина! Натюрморд! Вот именно — натюрморд…
Потом нам ещё от Фединой мамы и наших родителей попало, а по рисованию — двойки, само собой. Ничего мы, конечно, нарисовать не успели. Вот такой вот натюрморд!