А порою очень грустны
Шрифт:
Они сидели, прихлебывая кофе, словно приятели. И Рихтер перешел к делу:
— Хочу вам сообщить, что вы, на мой взгляд, способны достичь серьезных результатов в современном христианском богословии. Если вы склоняетесь к такому шагу, я мог бы помочь вам получить полную стипендию в Принстонской богословской семинарии. Или, если предпочитаете, в Гарвардской или Йельской школе богословия. Я не часто утруждаю себя до такой степени ради своих студентов, но в данном случае полагаю, что это необходимо.
Митчелл никогда не думал о том, чтобы пойти в школу богословия. Однако мысль о том, чтобы изучать богословие — изучать что угодно, а не сидеть на работе с девяти до пяти, — показалась ему привлекательной. Он собирался год путешествовать. Он обещал написать Рихтеру, когда вернется, и сообщить ему свое решение.
Учитывая
Его квартира на Бауэн-стрит была всего в двух кварталах от дома Мадлен, куда более привлекательного. Они с Ларри занимали третий этаж старого дощатого дома, сдававшегося в аренду. Через пять минут он уже поднимался по лестнице.
Митчелл с Ларри решили поехать в Индию, посмотрев как-то вечером фильм Сатьяджита Рая. Поначалу они обсуждали это не очень серьезно. Однако с того самого дня, когда их спрашивали о планах на будущее, Митчелл и Ларри отвечали: «В Индию поедем!» Все их друзья реагировали неизменно положительно. Причин не ехать в Индию никто не видел. Большинство говорили, что и сами хотели бы к ним присоединиться. В результате Митчеллу и Ларри, еще не купившим ни билеты на самолет, ни путеводитель, вообще ничего не знавших толком про Индию, начали завидовать, считая их отважными, независимо мыслящими личностями. И в конце концов они решили, что придется ехать.
Мало-помалу планы начинали вырисовываться. Добавили еще поездку по Европе. В марте Ларри, учившийся на театральном факультете, договорился с профессором Хьюзом о том, что тот возьмет их на работу в качестве научных сотрудников; это придало бы путешествию профессиональный оттенок и помогло бы унять родителей. Они купили большую желтую карту Индии и повесили ее на стену в кухне.
Одна вещь едва не сорвала их планы — так называемая вечеринка, которую они закатили несколько недель назад, во время подготовки к экзаменам. Идея принадлежала Ларри. Однако Митчелл не знал, что вечеринка на самом деле была не настоящей вечеринкой, а дипломным проектом Ларри по классу режиссерского мастерства. Оказалось, что Ларри поручил кое-кому из своих знакомых «играть» разные «роли» и дал им инструкции, как себя вести на вечеринке. Главное — напугать ничего не подозревающих гостей; при этом не возбранялись оскорбления и нападки. В результате поначалу все собравшиеся чувствовали себя ужасно. Друзья подходили и сообщали, что никогда не доверяли тебе, что у тебя всегда плохо пахло изо рта и так далее. Около полуночи соседи снизу, супруги Тед и Сьюзен (одетые в идиотские, как понимал Митчелл задним числом, костюмы: махровые халаты, пушистые шлепанцы плюс бигуди в волосах у Сьюзен), сердито ворвались в квартиру, стали жаловаться на слишком громкую музыку и пригрозили, что вызовут полицию. Митчелл попытался их успокоить. Однако Дейв Хейек, ростом шесть футов четыре дюйма, тоже участвовавший в розыгрыше, притопал из кухни и стал с кулаками угрожать соседям. В ответ Тед вытащил из кармана купального халата (игрушечный) пистолет, грозясь застрелить Хейека — тот сжался на полу, умоляя о пощаде, а остальные тем временем либо застыли на месте, либо рванули к выходу, заливая все вокруг пивом. В этот момент Ларри выключил во всей квартире свет, влез на стул и сообщил народу, что все это — ха-ха — было понарошку. Тед и Сьюзен сняли халаты, под которыми обнаружилась нормальная одежда. Тед продемонстрировал всем, что пистолет водяной. Митчелл не верил своим глазам: как это Ларри не предупредил его, тоже хозяина, о секретной программе вечеринки?! Он и понятия не имел, что Карлита Джоунс, тридцатишестилетняя студентка, — перед тем она заперлась с Митчеллом в ванной и стала говорить: «Ну давай, Митчелл. Давай поваляемся. Прямо тут, на полу», — играла по «сценарию». Он был страшно удивлен, обнаружив, что секс, когда его предлагают в открытую, вот так (как нередко случалось в его фантазиях), на деле оказался не только нежеланным, но и пугающим. И все-таки, несмотря на все это, несмотря на ярость в адрес Ларри, использовавшего вечеринку для собственных учебных дел (правда, Митчеллу следовало бы заподозрить неладное, когда на гулянку явилась сама преподавательница, которая вела у Ларри класс), все-таки в тот же вечер, позже, когда все ушли, — еще тогда, когда он кричал на Ларри, которого тошнило на балконе: «Чтоб тебя наизнанку вывернуло! Так тебе и надо!» — Митчелл уже понимал, что простит Ларри за эту затею — превратить их дом и вечеринку в безвкусный спектакль. Ларри был его лучшим другом, они собирались вместе в Индию — что еще ему оставалось.
Войдя в квартиру, он направился прямо в комнату Ларри и распахнул дверь.
Там на матрасе лежал на боку Ларри: лицо наполовину скрывалось за копной волос, как у Арта Гарфункеля, тощее тело сложилось подобно букве Z. Он походил на фигуру из Помпеи, на человека, свернувшегося в углу, когда в окно хлынули лава и пепел. К стене у него над головой были прикноплены две фотографии Антонена Арто. На снимке слева Арто был молод и невероятно хорош собой. На другом, сделанном спустя десятилетие, быстро пролетевшее, драматург походил на иссохшего безумца. Ларри особенно нравилось, что физический и умственный распад Арто произошел так быстро и достиг таких всеобъемлющих масштабов.
— Вставай, — сказал ему Митчелл.
Не дождавшись ответа, он подобрал с полу пьесу, выписанную из лавки Сэмюела Френча, и бросил другу в голову.
Ларри со стоном перекатился на спину. Глаза его, поморгав, раскрылись, однако приходить в сознание он, судя по всему, не торопился.
— Сколько времени?
— Опаздываем. Пора двигать.
Последовала долгая пауза; затем Ларри сел. Невысокий, щуплый; в лице его, когда оно складывалось в гримасу, было что-то от фавна. В зависимости от освещения и от степени загула оно выглядело то скуластым, как у Рудольфа Нуриева, то осунувшимся, с запавшими щеками, как у фигуры с картины Мунка «Крик». В данный момент лицо Ларри представляло собой нечто среднее.
— Хорошо погуляли вчера, жаль, тебя не было, — сказал Ларри.
Митчелл стоял с каменным лицом.
— С гулянками я покончил.
— Да ладно тебе, Митчелл, зачем такие крайности. Ты что, так и будешь всю дорогу, даже во время нашей поездки? Не занудствуй.
— Я только что видел Мадлен, — сообщил Митчелл тоном, каким говорят о неотложных делах. — Она снова решила начать со мной разговаривать. Но тут я сказал одну вещь, которая ей не понравилась, и она опять перестала.
— Молодец.
— Зато она поссорилась с Бэнкхедом.
— Знаю, — сказал Ларри.
В голове у Митчелла зазвучал сигнал тревоги.
— Откуда ты знаешь?
— Так она же вчера вечером ушла с гулянки вместе с Терстоном Мимсом. Знаешь, Митчелл, ей прямо невтерпеж было. Я тебе говорил, пойдем. Зря ты покончил с гулянками.
Митчелл выпрямился, чтобы принять этот удар. Ларри, разумеется, знал про то, что его друг с ума сходит по Мадлен. Ларри приходилось слышать, как Митчелл расхваливает ее достоинства и защищает или преподносит в нужном контексте ее более сомнительные качества. Откровенничая с Ларри, как можно откровенничать лишь с настоящим другом, Митчелл рассказывал ему, до какой степени безумны его мысли во всем, что касается Мадлен. И все-таки Митчелл не подал виду — у него была своя гордость. Отступив в коридор, он сказал:
— Давай вставай, придурок. Опаздывать еще из-за тебя.
Вернувшись к себе в комнату, Митчелл закрыл дверь и сел за рабочий стол, свесив голову. Некоторые подробности этого утра, которые не удалось расшифровать прежде, постепенно открывались его взору, словно рекламные лозунги в небе. Растрепанные волосы Мадлен. Похмелье.
Внезапно он с грубой решительностью крутанулся на стуле и оторвал крышку от картонной коробки, стоявшей на столе. Внутри лежала его мантия. Вытащив ее, он встал и натянул блестящую синтетическую ткань на голову, на плечи. Кисточка, значок курса и квадратная шапочка были туго скручены и завернуты в отдельные полиэтиленовые листы. Содрав их и прикрутив кисточку так тщательно, что продавил шапку, Митчелл развернул ее и надел на голову.
Он услышал, как Ларри прошлепал в кухню.
— Митчелл, — окликнул его друг, — может, косяк захватить?
Не отвечая, Митчелл встал перед зеркалом, висевшим в глубине спальни. Эти шапочки ведут свое происхождение из Средневековья. Старые, как «Облако незнания». Поэтому у них такой идиотский вид. Поэтому у него в шапке такой идиотский вид.
Ему вспомнилась строчка из Майстера Экхарта: «Лишь рука, которая стирает, способна написать истину».
Может, ему следует что-то стереть, подумал Митчелл, — или себя, или свое прошлое, или что? Он готов был начать немедленно, как только поймет, что именно стирать.