А порою очень грустны
Шрифт:
Он путешествовал уже четыре месяца, побывал на трех континентах, в девяти странах, однако Калькутта казалась первым настоящим местом из всех, которые он посетил. Причина отчасти состояла в том, что он был один. Ему не хватало общества Ларри. Перед тем как Митчелл уехал из Афин, когда они строили планы встретиться опять весной, разговор обходил стороной мотивы, по которым Ларри решил остаться в Греции. То, что Ларри теперь спит с мужчинами, в мировом масштабе ничего не меняло. Однако их дружба — и в особенности ночь в Венеции, когда они напились, — представлялась теперь в непростом свете, и оба чувствовали себя неловко.
Если бы Митчелл способен был
Было и другое объяснение тому, что Калькутта показалась Митчеллу настоящим местом, — он приехал сюда с определенной целью. Прежде, в других странах, он просто осматривал достопримечательности. И единственное, что он мог бы сказать о своих путешествиях, — они были вехами на его паломническом пути, приведшем сюда.
Первую неделю он провел, осматривая город. Побывал на мессе в англиканской церкви, в крыше которой зияла дыра, а прихожанами были шестеро восьмидесятилетних стариков. В коммунистическом театре он высидел трехчасовую постановку «Мамаши Кураж» — на бенгальском. Он прошелся взад-вперед по Чауринги-роуд, мимо астрологов, которые гадали на полинявших картах таро, и цирюльников, стригших волосы, присев прямо на тротуар. Уличный торговец подозвал Митчелла посмотреть на его товары: пара очков и старая зубная щетка. Бесхозная канализационная труба на дороге оказалась достаточно просторной для семейства, обосновавшегося внутри. В банке, в очереди перед Митчеллом, стоял бизнесмен, на руке у которого были часы с солнечной батарейкой. Полицейские-регулировщики на улицах по выразительности жестов не уступали Тосканини. Коровы были тощие, с накрашенными глазами, словно фотомодели. Все, что Митчелл видел, пробовал на вкус или обонял, было для него удивительно.
Как только его самолет приземлился в Калькуттском международном аэропорту в два часа ночи, Митчелл понял, что Индия — место, где затеряться проще простого. В город он ехал в почти полной темноте. Сквозь занавешенное заднее окно такси просвечивались ряды эвкалиптовых деревьев, обрамлявших неосвещенное шоссе. Добравшись до квартала многоквартирных домов, он увидел темные громады. Свет шел лишь от костров, горевших посередине развязок.
Такси привезло его в общежитие Армии спасения на Саддер-стрит, там он и обосновался. Его соседями по комнате были тридцатисемилетний немец по имени Рюдигер и парень из Флориды по имени Майк, бывший продавец бытовой техники. Втроем они обитали в маленьком домике через дорогу от перенаселенного основного здания. Вокруг Саддер-стрит размещался туристический район города, совсем небольшой. Через дорогу от общежития стоял обсаженный пальмами отель, где обслуживали бывалых путешественников по Индии, в основном британцев. В нескольких кварталах, на улице Джавахарлала Неру, находился «Оберуа-гран» с швейцарами в тюрбанах. В ресторане на углу, угождая вкусам туристов попроще, подавали банановые блинчики и гамбургеры из мяса буйвола. Майк утверждал, что еще через улицу можно раздобыть ласси с гашишем.
Большинство людей приезжали в Индию не для того, чтобы пойти добровольцами в католический орден монахинь. Большинство людей приезжали, чтобы посещать ашрамы, курить местную траву и жить на копейки. Как-то утром Митчелл вошел в столовую, где завтракали, и обнаружил, что Майк сидит за столом с калифорнийцем лет за шестьдесят, одетым во все красное.
— Тут не занято? — спросил Митчелл, указав на пустой стул.
Калифорниец, которого звали Херб, поднял взгляд на Митчелла. Херб считал себя личностью духовной. Это было понятно по тому, как он заглядывал тебе в глаза.
— Наш стол — твой стол, — ответил он.
Майк жевал гренку. Когда Митчелл сел, он проглотил кусок и обратился к Хербу:
— Ну, давай дальше.
Херб прихлебывал чай. Он начинал лысеть, у него была седая косматая борода, а на шее висел медальон с фотографией Бхагвана Шри Раджниша.
— В Пуне потрясающая энергетика, — сказал Херб. — Ее можно почувствовать, только когда сам там окажешься.
— Да слышал я про энергетику, — сказал Майк, подмигнув Митчеллу. — Может, и правда съездить. Где, говоришь, эта Пуна находится?
— К юго-востоку от Бомбея, — сказал Херб.
Изначально раджнишиты — они именовали себя «преданными» — носили одежду шафранного цвета. Но недавно Бхагван решил, что вокруг слишком много шафранного. Поэтому он издал указ, повелевавший его ученикам носить красное.
— Чем вы там, ребята, занимаетесь? — не отставал Майк. — Я слышал, вы, ребята, оргии устраиваете.
В легкой улыбке Херба читалась снисходительность.
— Попробую объяснить такими словами, чтобы ты понял. Добро или зло заключается не в самих действиях. Тут важны намерения. Многие люди предпочитают не усложнять. Секс — это плохо. Секс — ни в коем случае. Но другие люди, которые, скажем так, достигли более высокого уровня просвещенности, далеки от категорий добра и зла.
— То есть ты это к тому, что оргии у вас там бывают? — продолжал допытываться Майк.
Херб посмотрел на Митчелла:
— У нашего друга все мысли движутся в одном направлении.
— О’кей, — сказал Майк. — А как насчет левитации? Я слышал, люди левитируют.
Херб ухватил свою седую бороду обеими руками. В конце концов он согласился:
— Да, левитируют.
На протяжении этой дискуссии Митчелл был занят тем, что мазал масло на гренки и бросал кубики нерафинированного сахара в чашку с чаем. Важно было слопать как можно больше гренок, пока официанты не перестанут их подавать.
— А если я поеду в Пуну, меня туда пустят? — спросил Майк.
— Нет, — ответил Херб.
— А если во все красное оденусь, тогда как?
— Чтобы жить в ашраме, нужно быть искренне преданным. Бхагван поймет твою неискренность, во что ты ни оденься.
— Нет, мне правда интересно, — сказал Майк. — Про секс это я так, пошутил. Вся эта философия и все прочее — это интересно.
— Ты, Майк, кончай заливать, — ответил Херб. — Я что, не понимаю, когда мне лапшу вешают?
— А что, понимаешь? — внезапно сказал Митчелл.
В его словах содержался явный вызов, но Херб не потерял самообладания и продолжал прихлебывать чай. Он бросил взгляд на крест на шее у Митчелла.
— Как поживает твоя приятельница мать Тереза? — спросил он.
— Хорошо.
— Я где-то читал, что она как раз в Чили была. Очевидно, близко дружит с Пиночетом.
— Она много ездит, чтобы собирать пожертвования, — ответил Митчелл.
— Господи, — взмолился Майк. — Мне себя просто жалко становится. У тебя, Херби, Бхагван есть. У Митчелла — мать Тереза. А у меня кто? Никого.