… а, так вот и текём тут себе, да …

Огольцов Сергей Николаевич

Ольге не нравилась вся эта затея с получением высшего образования, тем более на учителя. Английский язык она вообще за специальность не считала – его обязан знать любой и каждый даже без всякого вуза, так ей детский доктор говорил, однажды вызванный по случаю простуды Леночки.

В ответ я говорил, что доктор тот слишком умный и что по субботам я буду приезжать.

Её малость утешило, что я не противился, когда ей захотелось покрасить мои волосы перекисью водорода.

Вот почему на общем

снимке первокурсников 1975 года факультета английского языка нежинского государственного педагогического института, он же НГПИ, я, как и положено герою нашего времени, блондин с тёмными усами.

Курс подразделялся на четыре группы по двенадцать человек, из которых только один мужского пола. Такое же процентное соотношение сохранялось и на прочих курсах факультета.

Из-за того что я крашеный блондин, вокруг меня начал увиваться местный юноша с интонациями мальчика из Нальчика.

Шокированный матом стройбата, он отстал, но трагически оповестил, что жизнь его разбита – из-за меня он не поехал в Москву, хотя и мог бы.

Ольга незамедлительно поставила меня в известность, что в Нежине я тусуюсь с пидорами.

На моё требование назвать источник лживой информации, она указала некоего Шурика, чья сестра тоже учится в НГПИ на математичку.

В Лунатике на танцах Лялька, по моей просьбе, вызвал Шурика в неосвещённую аллею поговорить со мной. Я ударил Шурик по лицу и тот убежал.

Преследовать я не стал, а лишь кричал вслед по-стройбатовски :

– Иди сюда, бля!..

Странный способ вернуть убегающего, если вдуматься.

Занятия в Старом корпусе длились с девяти до почти двух, или полтретьего, а потом по широкой асфальтной дорожке между фасадом Нового корпуса, в плитке песчаного цвета, и рядом бесспинных скамеек под густыми раскидистыми ивами, я шёл к краснокирпичному корпусу студенческого общежития, оно же общага.

Напротив общаги высится высокая двухэтажная столовая в стекляно-кубическом стиле.

Большой зал на втором этаже заполнен квадратными столиками, голосами проголодавшихся студентов, журчанием воды в посудомойке, бряцаньем кухонной утвари, звяком тарелок с хавкой, переставляемых на подносы, стуком подносов об узкие рейки, по которым их тащат вдоль прилавка кухни в сторону восседающей в конце пути кассирши в белом халате и белом матерчатом раструбе на волосах.

Орден монахинь-кассиреанок.

Мимолётный взгляд на содержимое подноса, и кассирша оглашает приговор – от 60 коп. до 1 руб. – принимает плату, даёт сдачу и с лязгом выбивает очередной чек из аппарата и тот добавляется в ворох таких же бумажек.

Порой особо любознательные студенты, из чисто научного любопытства, брали одинаковый набор еды находясь в разных местах подвижной очереди.

Стоимость таких контрольных наборов варьировалась.

Кассирша творила цену на лету, по вдохновению, с учётом внешнего вида клиента, погодных условий на дворе и уровня шума в зале.

Поев, посетители спускались на первый этаж мимо запредельно краткой мудрости Е = mc 2 , начертанной на стене лестничной площадки.

Пустое брюхо к ученью глухо, а после обеда, глядишь, и постигнется теория относительности.

( … кстати, неизвестно кто мудрее – Эйнштейн, или тот, кто нашёл такое правильное место применения его формуле… )

На первом этаже находился вечно запертый зал торжеств, где два раза в год случались свадьбы.

Выйдя на высокое крыльцо можно ещё свернуть в стеклянную дверь небольшой светлой кондитерской с двумя продавщицами в белых халатах и обычным ассортиментом песочных пирожных за 22 коп., вчерашних пончиков и табачных иделий.

Сигареты были не ахти – сыроваты, но «Беломор-канал» самого превосходного качества – сухие, набитые податливым табаком папиросы, что очень важно.

Расчувствовавшись, я однажды потребовал у продавщиц «Книгу Жалоб и Предложений» и вписал туда благодарность на этот счёт, которая заканчивалась словами «спасибо, родные!»

Графоман всегда найдёт повод предаться своей скрытой страсти.

Теперь можно вернуться к пятиэтажной общаге из красного кирпича.

У входа её три колонны из широких железных труб поддерживают плоский бетонный навес. Каждая из труб, если по ней ударить, издаёт звук различной высоты. На этих колоннах можно сыграть «до-ре-ми до-ре-до», настолько точны интервалы высоты тона нот издаваемых железными трубами.

В НГПИ имеется отделение учителей пения, но честь данного музыкального открытия принадлежит студенту английского факультета, он же англофак, которого я уже не застал.

Что до самой музыкальной фразы, то она является старинным лабуховским матюком.

Стоит её сыграть и любой лабух усечёт, что это ты кого-то посылаешь:

– Да пошёл ты на х*й!

По одному слогу под каждую ноту.

За остеклённой входной дверью – небольшой прозрачный тамбур со следующей дверью – в вестибюль.

Тут, в правом углу, стол дежурной вахтёрши. К стене над её над головой прибит квадратный щит из фанеры, утыканный гвоздиками, на которых висят ключи от комнат.

Если гвоздик под номером 72 пуст, значит кто-то из моих сожителей сейчас в комнате и ключ у него.

По коридору позади вестибюля можно свернуть налево, или направо – всё равно; и там, и там выйдешь к лестнице на верхние этажи. Но мне ближе по левой.

Этажи поделены между факультетами; второй этаж – биофак, третий – англофак, четвёртый – математика и пятый – музпед.