… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Мать, Мария Антоновна, портниха из ателье позади Главпочтамта, когда-то мечтала, чтобы Лялька стал скрипачом и даже купила скрипку, которую он прятал в заколоченной хате, типа, отправляясь на урок.
Так что привить она смогла лишь любовь к хорошей одежде.
Рубашечки, джинсы Ляльки всегда подогнаны были тип-топ.
Хотя музыку он тоже любил, не то что Рабентус, у которого интересы только к голубям, да насчёт пожрать; потому-то Раб в два раза толще стройно шотландистого Ляльки.
На том балконе
Когда в дверь звонили, Лялька выходил в прихожую и вёл посетителя на кухню – он по мелочам толкал им шмотки.
Если же это оказывался не клиент, а кто-то из кентов Раба, или просто из городских резаков – типа Графа-младшего, или Коня, или так далее – что продёргивали через двор и завернули на звук динамиков (хата пользовалась династическим уважением) побазарить про свои понятия, что всё должно быть по справедливости, то Лялька ставил совсем уж полный хард-рок – «Эроу-Смит», или «Блэк Шабаш».
Эти доморощенные натур-философы понятий справедливости больше одной песни не выдерживали и покидали застеленный жёстким ковром диван.
Лялька вздыхал им вслед, подкатив глаза качал головой, что это жлобьё вконец окабанели – но что поделаешь, традиции обязывают – приглаживал кардинальскую бородку и ставил Энгельберта Хампердинка.
Вообще-то, у него имелась тяга к знаниям и он не стыдился и не скрывал этого. Однажды, например, он попросил меня объяснить слово «эксцесс», услышанное от меня же.
Короче, я нужен был ему как оазис среди всех этих поборников справедливости.
Безусловно, основным связующим нас звеном была дурь, а в период предсезонного подсоса – колёса; ноксирон, седуксен, кадеинчик – главное знать что с чем и в каких пропорциях.
В Лунатике на танцах он встречался со своей девушкой Валентиной, у которой были прекрасные испанские глаза, как сказал один резак в виде комплимента:
– Вот так просто взял бы вырезал и – на стенку.
Один раз я танцевал с её подружкой Верой Яценко, хотя и знал, что Квэк по ней не первый год страдает, а она неделю с ним походит и опять месяцами не признаёт.
После танцев Квэк остановил меня с нею в аллее парка, попросил у неё извинения и разрешения переговорить со мной.
Она пошла дальше в неспешной толпе текущей к выходу из ночного Лунатика, а мы с Квэком отодвинулись к подстриженным кустам, чтоб не мешать движению.
Я различал, что Квэк бух'oй, хотя не до отруба, но не слабо.
Он облокотился на меня лбом и, подпёршись, на всякий, взглядом в землю, сказал:
– Сергей, я был с Ольгой.
Конечно, эта чистосердечная исповедь меня царапнула, но объяснять ошибочность подобного воззрения – что это не он, а она была с ним, и что она попользовалась не им одним – я не стал.
Во-первых, такие тонкости он и по трезвянке не догонит, не то что под бухаловом, а во-вторых, мне надо догонять Веру Яценко.
Я проводил её в один из двухэтажных домов на проспекте Мира и, когда мы стояли в тёмном дворе, туда же нарисовался Квэк и попёр вперёд с неуместными восклицаниями.
Я сделал пару шагов ему навстречу и нанёс удар в голову. Он свалился и заорал:
– Так вот как вы встречаете? Подготовились?!
Наверное, у пьяных и впрямь есть свой ангел-хранитель, но тем превентивным ударом я выбил себе палец на руке и больше бить не мог.
Когда Квэк поднялся, поединок перешёл в борцовское единоборство.
Мы покатались по земле и после угрозы Вера Яценко, что она позовёт брата, или папу, мы покинули двор.
Идя в одном и том же направлении мы постепенно разговорились, затронули детали минувшей схватки и обсудили неоспоримые достоинства Веры.
К вопросу об Ольге мы не возвращались.
На Переезде он сел на «тройку», а я пошёл пешком через Вокзал и вдоль путей на улицу Декабристов, потому что у меня слегка кровоточило плечо, ободранное о шлаковое покрытие дорожки во дворе двухэтажки.
Шлак хорош от осенней грязи, но как тат'aми он занимает второе место после гаревой дорожки.
На следующее утро пришлось говорить родителям, что это я упал с велосипеда – традиционная отмазка, которая вызывает понимающую ухмылку спросившего.
( … наверное, ангелы-хранители тоже уходят на пенсию; через много лет Квэк умер традиционной украинско-мужицкой смертью – заснул в сугробе и замёрз в нескольких метрах от своей хаты.
Иногда мне кажется, что единственное место, где он ещё существует – это мои воспоминания о нём…)
Вскоре меня вызвали в отделение милиции рядом с Пятым магазином отчитаться в попытке самоубийства Ольги, про которую им сообщила «скорая помощь».
Я доказал, что соучастником не был и меня отпустили.
Мать моя собрала остававшуюся в доме одежду и обувь Ольги: осеннюю, зимнюю – всю. Получился изрядный тюк, который она обшила белым полотном для отправки почтовым вагоном.
Я попросил Владю помочь и мы потащили тот тюк вдоль путей на Вокзал для сдачи в багажное отделение.
Мы тащили его продев никелированную трубу от оконного карниза под верёвку, которой он был обвязан.
Тем же способом, как доисторические охотники, или дикари-аборигены носят забитую дичь.
Только мы несли в обратном направлении – прочь; потому что это была не добыча, а утрата.
В отделении я написал на полотне феодосийский адрес и получил квитанцию с указанием веса.
Когда мы вышли оттуда, Владя явно хотел мне что-то сказать, но сдержался.
Я всегда знал, что он тактичнее Квэка.