А в городе звёзд не видно…
Шрифт:
Он и сам не понял, как и когда у неё вышло ловко обвести его вокруг пальца. Сбросить овечью шкуру и впиться острыми клыками прямо в его шею, без промедления и предупреждения показав, кто из них на самом деле охотник, а кто — жертва.
Словно она с первого мгновения знала, что ему не выбраться из расставленного ей капкана.
А собирался ли он выбираться?
Пальцы быстро расстёгивают пуговицу на воротничке рубашки, дёргают узел на галстуке, чтобы ослабить его, но шею всё равно сильно стягивает невидимой удавкой. Это гордость готова задушить
Жарко. В зале многолюдно и душно, а собственные неправильно-похотливые мысли разгоняют огонь азарта по венам.
Он облизывается. Треснувшая нижняя губа саднит и покалывает, и именно сейчас ему особенно хочется ощутить болезненно-приятное прикосновение к ней влажного от слюны кончика не своего языка.
Ноги несут его сами: безошибочно, в единственном верном направлении. Успевает выхватить взглядом мелькнувшее на её лице изумление и тут же криво ухмыляется.
Да, сегодня он собирается удивить даже самого себя.
Потому что после фатальной ошибки, после гнева перед собственной слабостью, после смирения со своими чувствами приходит момент принятия.
Принятия того, что можно любить, можно хотеть, но при этом никогда не быть вместе.
— Потанцуем? — в его голосе едва ли различимы вопросительные нотки, а руки без предупреждения обхватывают её тонкую талию и тянут в центр зала, вглубь танцующих пар.
Знакомые ноты медленной мелодии мурашками пробегают по телу и вплетаются в тугой тёплый комок, на этот раз зреющий не в паху, а в груди. И от этого ему хочется не просто улыбаться, а смеяться в голос, как умалишенному.
А они ведь и так не в себе. Он, она. Две нестабильные частицы, выбивающиеся из всех расчётов и несущие хаос.
Теперь — в жизнь друг друга.
— Твоя взяла, — шепчет хрипло ей на ухо и водит губами по шее, опаляя её своим горячим дыханием. Согревает, ласкает, сжигает каждый сантиметр тонкой и нежной кожи, почти прикрывает глаза, представляя себе, как прокладывает вдоль по ней влажную дорожку поцелуев, прихватывает, прикусывает и облизывает до красноты.
Пряди пушистых волос щекочут нос, но он не отворачивается, не отступает, не отстраняется. Напротив, прижимается ещё ближе и чувствует каждый плавный изгиб её тела так потрясающе-чётко, словно на них уже нет одежды.
Ладони ложатся на хрупкие плечи и неторопливо ведут вниз, по тонким рукам, так и стремящимся потеряться, исчезнуть под издевательски-скользкой на ощупь тканью блузки; замирают на мгновение на острых локтях, поглаживают их парой еле ощутимых движений, и спускаются до изящных запястий.
Он задерживает дыхание, медленно и чувственно переплетая свои пальцы с её, и наслаждается тем, как она трепещет всем телом, дрожит и прижимается к нему ещё сильнее, словно пытается
Словно правда не понимает, что уже это сделала.
— Ты беспощадно потопталась по моему самолюбию. Заставила почувствовать себя жалким, униженным и преданным. Выставила меня идиотом не только перед другими, но и перед самим собой. И я должен ненавидеть тебя за это.
— Должен, — покорно выдыхает из себя она, и у него самого начинают дрожать руки.
От сладкого запаха. От вибрирующего сексуальным напряжением голоса. От сногсшибательного ощущения победы, словно заставил мурчать и покладисто тереться о свои ноги разъяренную львицу.
— А мне всё равно проще сдохнуть, чем отойти от тебя хоть на один шаг, — он выпускает её ладонь, чтобы положить руку ей на поясницу и напомнить, что они должны танцевать. Должны двигаться, шевелиться, продолжать устроенный друг для друга фарс, давно потерявший всякий смысл.
Просто друзья просто танцуют, не так ли?
Её пальцы хватаются за его плечо, грудь часто вздымается, прислоняется к нему возбуждающе-приятно. Мир кружится, кружится, кружится вокруг, и только для них двоих время останавливает свой ход.
В недопустимой близости тел. В горячих прикосновениях. В рваном и поверхностном дыхании. В словах, которые четыре месяца жгли изнутри, не находя возможности вырваться наружу.
— Мне нужно видеть тебя. Постоянно. Слышать тебя. Каждый день. Быть рядом. Всегда.
От каждого признания она вздрагивает всем телом, как от удара плетью. Не поднимает на него взгляд, и только пальцы сжимаются всё сильнее, принося им обоим боль.
— Мне хочется обладать тобой. Целиком. Телом. Мыслями. Сердцем. Душой.
Она прячет лицо у него на груди, не смущаясь или раздумывая, а просто устраиваясь так, чтобы хриплый шёпот первым делом долетал именно до её слуха. Чтобы в полной мере упиваться льющейся из него кислотой откровений, которая сегодня непременно разъест их обоих до костей.
— Мне нечего тебе предложить, кроме самого себя. И ты сама знаешь, что это будет не дар, а наказание.
Пальцы ведут вверх по её спине, вскользь касаются легко прощупываемых сквозь блузку позвонков, поднимаются по тонкой шее и зарываются прямиком в волосы. И растирают пряди между подушечками, мнут, резко сжимают в кулак и оттягивают в сторону, вынуждая её поднять голову и смотреть прямо на него, глаза в глаза, губы в губы.
Что-то тягостно, болезненно-приятно пульсирует в нём: сердце, гонящее через себя бурлящую кровь, или член, наливающийся густой похотью до каменного состояния.
Он смотрит на её чуть приоткрытый рот, подаётся всё ближе и ближе, а в голове взрываются с грохотом новогодние хлопушки, засыпая всё вокруг издевательски-жизнерадостным разноцветным конфетти. И сквозь завесу мерцающих ярких пятен перед глазами думает вовсе не о том, кто ещё касался этих губ, а с поразительной точностью воспроизводит перед собой картину того, как плотно они смыкались вокруг его члена.