А в остальном, прекрасная маркиза… (сборник)
Шрифт:
– Только физически.
– Мама! Ты напугала меня до судорог!
– Есть чему пугаться! Никита платит Любе за утюжку его вещей и чистку обуви! – драматическим голосом сообщила бабушка.
Лиля и ее муж догадывались, что Никита небескорыстно подбрасывает Любаше деньги, но большой трагедии в этом не видели. Точнее – у них не выработалась оценка подобным взаимоотношениям. Однако их предыдущий родительский опыт говорил о том, что, чем меньше вмешиваешься, тем больше толку. На сторону сына или дочери становишься – только распаляешь детские склоки. Чохом, обоим, не разбираясь, выдать по первое число –
– Дочь? Лиля, ты меня слушаешь?
– Да, мама. Не нервничай, пожалуйста!
– Как не нервничать? Я на грани гипертонического криза или даже инфаркта!
– Выпей лекарство, успокойся. Мы обязательно разберемся. Придем вечером и поговорим с детьми.
– Надо что-то делать! Решительное!
– Конечно. Спасибо, что позвонила! У меня срочная работа. Целую!
Лиля явно недооценивала серьезности случившегося.
Бабушка отправилась на кухню чистить картошку к ужину. Руки дрожали, нож сорвался и ударил по пальцу. Бабушка швырнула нож и недочищенный клубень в мойку, снова вернулась в большую комнату, к телефону.
Звонила зятю:
– Пригласите, пожалуйста, Краморова Станислава Геннадьевича! – официально попросила она.
– Анна Прокопьевна, это я.
– Станислав! У нас большое горе!
– Лиля? Дети? – всполошился, как и дочь несколько минут назад.
– Дети.
– Где они? Что с ними?
– Ушли по своим делам.
– Но с ними все в порядке?
– Совершенно не в порядке! Мне стало известно об их извращенных отношениях.
– Чего-чего?
Анна Прокопьевна не заметила, как свалилась салфетка с открытой ранки на пальце.
– Ой, весь телефон кровью залит!
– Что там у вас происходит? – орал Станислав. – Какие извращения? Откуда кровь? Говорите немедленно!
– Не кричи! Хотя поводов для беспокойства предостаточно. Кровь из моего пальца, я порезалась. Но это дела не касается. Должна тебе сообщить, что твой старший сын платит твоей младшей дочери! Деньги! За каждую мелкую услугу, которую любящая сестра должна любящему брату…
– Ах, это! – облегченно вздохнул Станислав.
– Да, ЭТО! Не надо закрывать глаза на симптомы, которые в будущем приведут…
– Анна Прокопьевна, все понял, разберемся, сегодня же. У вас все? Чертова прорва работы, зашиваюсь, извините! До встречи!
Такие они занятые! Дочь и зять. Когда дети гибнут, не может быть других забот!
Станислав считал свою тещу доброй и самоотверженной женщиной. С одним исключением: с ней нельзя говорить о политике, сравнивать советское время и настоящее. Никакие доводы не могли прошибить бетонную преданность Анны Прокопьевны прошлым ценностям.
Недавно Люба ее спросила:
– Бабушка, а где в советское время была сырокопченая колбаса?
– В праздничных заказах.
– Это специальные магазины?
– Нет, продуктовые наборы, которые давали к праздникам.
– Значит, в простых магазинах ее не было? – уточнила Люба.
– Не было, – вынужденно призналась бабушка.
– А где была?
– Я ведь уже объяснила.
– Но я не понимаю! Если выгодно делать колбасу, если люди ее покупают,
– Потому что внимание уделялось не деликатесам, без которых люди прекрасно обходились, а бесплатным здравоохранению, санаторно-курортному лечению, образованию, поддерживанию низких цен на коммунальные услуги, достойным зарплатам и пенсиям.
– Все равно не понимаю! Вот есть у тебя достойная зарплата, и ты хочешь вкусной колбасы. Но купить не можешь?
– Иногда выбрасывали полукопченую, – вспомнила Лиля. – Слово-то какое – «выбрасывали», как собакам. Мы давились в очередях. Две трети моей молодости прошло в очередях.
Ситуация повторялась. Бабушка багровела от возмущения: в родной семье точно во вражеском окружении. Всем становилось ее жалко, и, как могли, спускали дискуссию на тормозах.
Люба прекрасно знала, что вечером предстоит разбор полетов. Почему ей одной отдуваться? А Никита ни при чем?
Она позвонила брату:
– Никитулечка! Родненький, приезжай, а?
– Мне некогда.
Как же! Слышно, музыка гремит, с приятелями зажигает в баре.
Но Люба удержалась от упреков. Захныкала:
– Братик, не бросай меня! Они же с меня стружку снимут до костей. А-а-а…
– Не реви! Ладно, подскочу.
Сестра ждала его у парадного.
– Пошли сдаваться? – подмигнул ей Никита.
– Врагу не сдается наш гордый «Варяг».
– И штык мозолистый – к бою!
Приятели их бабушки, собираясь по революционным праздникам, в конце застолья пели пролетарские песни. Маленький Никита однажды допытывался у родителей, что такое «штык мозолистый». Ему объясняли: такого не бывает. Никита настаивал: «Но бабушка поет!» Выяснилось, что это из песни:
Так пусть же КраснаяСжимает властноСвой штык мозолистой рукой,И все должны мыНеудержимоИдти в последний смертный бой!Напевая бодрый революционный марш, они зашли в квартиру. Их ждали. Отец и мама сидели на диване, бабушка – в кресле. По хмурым лицам родителей можно было догадаться, что бабушка уже высказала все, что думает о разложении внуков. – Никита! – возмущенно сказал отец. – Устроил тут, понимаешь, купи-продай! Возмущение Станислава Геннадьевича объяснялось не столько преступлениями детей, сколько голодом. Целый день во рту ни маковой росинки, из кухни аппетитным духом тянет, желудок урчит, а тут педагогические беседы. – Люба! – осуждающе покачала головой мама. – Как тебе не стыдно с брата деньги брать?
– Но я же за работу!
– Аморально! – подала голос бабушка.
– Действительно, – продолжила мама, – что это за семья, в которой естественное участие оплачивается? Только представь! Я начну брать деньги с папы и с Никиты за обеды и ужины, стирку…
– Я вообще миллионершей стала бы! – заметила бабушка.
– Так пойдет, – подхватил папа, – за каждый чих и «будьте здоровы!» станем расплачиваться?
– Не надо доводить до абсурда! – скривился Никита. – Дело выеденного яйца не стоит.