А завтра — весь мир!
Шрифт:
— Забудьте об этом. Но Ковальски — это ведь польская фамилия или, может быть, чешская?
Лейтенант широко улыбнулся.
— Как вы догадались? Мой отец приехал из Польши, из места под названием Сос-но-вии-тц или как-то так.
— Догадываюсь, потому что я тоже поляк.
Ковальски выглядел озадаченным.
— Но я думал, что вы австриец.
— Иногда да, иногда нет. Но, мой дорогой лейтенант, мы, поляки, должны серьезно поговорить. В то время как я всецело понимаю вас и вашего капитана и полностью на вашей стороне по поводу прискорбной ошибки опознавания, которая только что имела место, боюсь, моё правительство может не разделять мою доброжелательность. Вообще-то я опасаюсь, что это может спровоцировать весьма серьезный дипломатический конфликт. Наш корабль серьезно поврежден, на борту есть раненые. Мы не можем отряхнуться и пойти дальше по своим делам, как два велосипедиста, столкнувшиеся на перекрестке.
На белокурое и румяное лицо Ковальски набежали облака. Очевидно, он был интеллектуально одарённее своего капитана, и, несомненно, вообразил ряд далеких от приятного картин — официальные выговоры, запрет на продвижение по службе, возможно, даже военный трибунал. Ковальски позвал коммандера Далгрина.
Далгрин кипел и плевался, но в итоге Залески убедил его, что только из-за мимолетного сходства военно-морского флага Австро-Венгрии с флагом Перу (да и то, только для умственно отсталых), с Австро-Венгерской монархией нельзя обращаться столь же бесцеремонно, как с обанкротившейся и погрязшей в анархии латиноамериканской республикой.
К тому времени как Залески закончил, даже этот вспыльчивый и недалекий человек стал явно менее уверен в себе, чем в начале разговора. До него дошло, что капитаны, вовлекшие свои правительства в обмен дипломатическими нотами, вряд ли получат повышение.
Когда Залески счёл, что американец точно всё понял, он внезапно лучезарно улыбнулся, что разительно отличалось от его обычного угрюмого выражения и того, кто хорошо его знал, весьма настораживало.
— Но мы можем об этом не беспокоиться.
— Как так?
— Капитан, мы оба моряки, а не дипломаты. И как моряки мы знаем, что жизнь на борту корабля требует, как вы там говорите, хорошего баланса, давать и получать. Я совершенно уверен, что, использовав немного здравого смысла, этот прискорбный эпизод можно тихонько забыть. Позвольте мне объяснить...
Итогом объяснения стало то, что час спустя оба корабля стояли борт о борт.
Ремонтная команда в составе примерно сотни моряков с «Тапаханнока» помогала нашим матросам очистить палубу от обломков фор-стеньги, пока остальной экипаж канонерки (а в их числе капитан и старший офицер) составили команду угольщиков и работали как маньяки, перетаскивая триста тонн угля из их бункеров в наши. Залески наблюдал за этим с кормы, чтобы угольная пыль не попала на его белоснежную форму.
На его лице разлилось благостное выражение, которое бывает у кота, только что удачно утащившего большую колбаску из холодильника и удачно свалившего вину на собаку. Надо сказать, что американцы работали ловко и даже помыли палубу после себя швабрами.
Чтобы показать, что австрийцы — люди чести, перед тем как они удалились, мы пригласили чумазого и потного коммандера Далгрина в штурманскую, чтобы он увидел сделанную в журнале запись: «Шестое марта, 10:23, 21°13'ю.ш. 76°04'з.д. повстречали канонерку «Тапаханнок» ВМФ США. Обменялись газетами и сверили хронометр. Нас запросили о местонахождении перуанского фрегата «Арекипа», в отношении которого мы сведениями не располагали».
После случившегося мы считали, что крайне великодушно обошлись с американцами, просто освободив их от всех запасов угля в обмен на умолчание в нашем журнале о некоем происшествии. Кроме того, «Тапаханнок» располагал мачтами и парусами, хотя и рудиментарными, и несомненно доберется до порта. В теории.
Когда на закате мы потеряли «Тапаханнок» из виду, я и линиеншиффслейтенант Залески находились на топе грот-мачты с подзорной трубой и наблюдали, как канонерку шлюпками буксировали по безмятежному вечернему морю, в то время как мы снова мчались под парами, несясь к Кальяо на бодрых двенадцати узлах.
Но это дало лишь временную отсрочку проблем, поскольку, как только мы встали в Кальяо в док, то немедленно обнаружили, что этот визит окажется отнюдь не приятным времяпровождением.
Когда мы впервые бросили якорь в порту Кальяо, всё выглядело так, что наше пребывание превратится в приятный и довольно продолжительный отдых в иностранном экзотическом порту, где есть на что посмотреть и чем заняться. Как только мы встали на якорь, капитан и старший офицер сошли на берег, чтобы связаться с местными доками и получить предварительную оценку стоимости ремонта фок-мачты и корпуса ниже ватерлинии.
Ни одна из этих задач нас не касалась: ремонт искривленной и поврежденной снарядом мачты означал постановку корвета в док и подъем мачты мощным краном, в то время как заделка пробоин в корпусе потребует как минимум недели в сухом доке.
И та и другая работа требовала профессиональных кораблестроителей, так что нет никаких причин, почему бы экипажу не потратить большую часть из этих трех недель в увольнении на берегу, наслаждаясь такими диковинами перуанского побережья, как танцевальные залы фанданго, писка и агуардиенте по двадцать центов за бутылку и безграничные возможности для потасовок и разврата в приморской части города.
Сильнее всего заботила наших офицеров необходимость сохранить достаточно людей в команде до отплытия. В портах западного побережья в последние деньки эпохи паруса процветала вербовка обманом.
Хозяева прибрежных пансионов будут уговаривать команду дезертировать, обещая бесплатное проживание и дешевое пойло, затем дождутся, пока их нетрезвые жертвы окончательно не потеряют связь с реальностью, а затем продадут их за хорошее вознаграждение шкиперу какого-нибудь заграничного корабля.
Теоретически существовали определенные ограничения в подобной вербовке: местные власти должны были помогать корабельной полиции ловить дезертиров.
Но посмотрев на местные власти Кальяо, мы решили, что с этой стороны особо помощи лучше не ждать: следовало опасаться не только торговых судов, но и местного военно-морского флота.
В те дни и в чилийском, и в перуанском флоте служило много иностранцев — в основном англичан и скандинавов, но также немало немцев и далматинцев. Платили хорошо (особенно поначалу), так что не стоит и сомневаться, что многие в портовых кабачках попытаются убедить наших матросов сменить надпись на ленточках.