А жизнь продолжается

Гамсун Кнут

— Осталось потерпеть до субботы, на Михайлов день овец разберут.

— Дак ведь с ними нет никакого сладу, потому как и корму уже не стало, сегодня утром в горах уже лежал снег. А когда вдобавок еще стреляют и распугивают — они аж за гору припустились, в шведскую сторону.

Ничего не поделаешь. Но Август пообещал прийти утром пораньше и посмотреть, что и как.

— Кто же это стреляет? — сердито спросил Йорн.

— Важный лорд из Англии.

— А он не может обождать до субботы?

— Мы бы с тобой могли, — ответил Август. — Но ты не знаешь, что за господа эти лорды. Чтоб ты понял, они наиглавнейшие после английского короля. А над английским королем только папа римский. А выше уже сам Господь Бог.

— А ежели вам поговорить с ним и попросить его?..

Но Август не желал больше ничего слушать.

Утром

в четверг он снова подвез лорда до охотничьего домика. Но погода была неважная, низко висели тучи, моросил дождь, «дрянь погода», как выразился лорд. Хендрик с собакой, сидевшие на заднем сиденье, были не в духе, не потому что моросил дождь, а потому что их хозяин и лорд был не в духе. Это заражает. Нет, лорд решил, что охотиться сегодня не станет, он добудет только вчерашних двух куропаток, улетевших в восточном направлении, и вернется домой. Еще ему нужно было ответить на «треклятое сообщение», после чего он собирался на гагачий базар.

Август возвратился назад в усадьбу. Консул поджидал его, он спросил, как обстоит с поездкой.

— Все в порядке!

— Наверное, так и не распогодится?

— Как же, после полдня обязательно распогодится!

— Хорошо, Подручный! — сказал, улыбаясь, консул. — Садитесь, если вам нужно в город!

Август доехал вместе с консулом до Сегельфосской лавки, где накупил для своих пастухов табаку, кофе и сладостей. Потом он проверил, как Беньямин с товарищем отдраивают баркас, и отправился в горы. Он свернул уже возле церкви и тем самым сократил себе путь.

Йорн с Вальборг обрадовались подаркам как дети и стали жать ему руку. А еще они были несказанно рады тому, что за все утро до них донеслось всего два-три выстрела, и то очень издалека. Ведь овцы с каждым днем становились все беспокойнее, потому что корм подошел к концу.

Август придумал, как быть: им нужно уйти отсюда и пасти овец возле горного озера, вот где просторы и благодать, он сам видел, он там побывал этим летом. Вопрос только в том, как перегнать такое огромное стадо на новое место.

— Невелика хитрость! — воскликнула Вальборг и принялась созывать овец.

Животные тотчас же устремились к ней, повалили валом, едва не сбив ее с ног. Она двинулась вниз, и они за нею, те, что в самом хвосте, припустили шагу. Обернувшись на ходу, Вальборг успела крикнуть мужу, чтобы он захватил еду. И повела себе свою тысячу.

Вопрос решен…

Странная погода, будто перед землетрясением. Август садится наземь. Неплохо передохнуть.

Если разобраться, эти горы никогда не станут ему родными. Озираясь по сторонам, он видел вокруг себя чуждый мир, великое множество горных вершин и ущелий, нагромождение серых скал. На что они ему? Он человек энергический, человек действия. Здесь же все неподвижно, ничто не шелохнется, ни один куст, ни одна былинка, а потому не слышно ни единого звука, и лицо обдает тишиной. Он сидит и ловит ушами самую настоящую пустоту. До того чудно, прямо помрачение.

В море было движение, рождались звуки, внятные уху, то были хоры вод. А здесь ничто встречается с ничем — и не существует. Даже в виде отверстия. Август безнадежно покачал головой.

Не то чтобы он всерьез об этом задумался, просто в голове мелькали такие мысли, а поскольку воображение у него было богатое, в какой-то момент ему, должно быть, и вправду сделалось не по себе. Скорее всего. Если окружающая его тишина и таила в себе некий смысл, он был таков: «Я — пустота! Из всего сущего на земле я — пустота! Тебе кажется, будто ты находишься во власти некоей силы и сила эта — ничья и никем не наслана, но ты заблуждаешься. Я — пустота!»

Он столько трудился, столько всего сделал, да и сюда ему было не так уж и просто забраться, он старик, ему не грех и устать. Видимо, он задремал…

Поднимается ветер, все вокруг него приходит в движение, он вскидывает глаза и снова их опускает. Он причмокивает губами, как бы пробуя ветер на вкус, не иначе, мыслью он перенесся в море, где его настоящий дом.

Он держит вторую, «собачью», вахту, он стоит у руля, нежнейший пассат, море спокойно, над головою луна и звезды — стало быть, Господь у себя дома, раз зажег звезды по всему небу. Собачья вахта? О нет, самая что ни на есть херувимская! Одно уже то, что луна на прибыли и ночь от ночи становится все больше и больше,

радует стоящего у руля. Он напевает, на душе у него легко, он знает, куда направляется, и сойдет на берег в красной жилетке. Неудивительно, что людям не хочется умирать, ведь трудно себе представить, чтобы такое земное великолепие можно было встретить где-то еще, к примеру на небесах.

Ветер дважды дунул в полную силу, небо начало быстро темнеть. Август глянул вверх и понял, собирается дождь. Пожалуйста, он не против, он пойдет и переждет в укрытии Йорна и Вальборг, ведь ливень быстро пройдет. Занятно разок испытать, каково это, когда непогода застигает тебя в горах, после того как ты столько лет встречался с нею в открытом море.

Теперь легкое беззвучие сменилось тяжелым гулом, это были Ганг и Амазонка вместе, гул нарастал, темнота сгущалась. Уже интересно. Крепчавший ветер веселил душу, он нужен позарез, спасибо тебе, давай задувай! Вдалеке, где-то севернее, может на Сенье, забили в барабан, пока что тихонько, точно настраивая, чтоб уж потом забарабанить вовсю.

Миг спустя перед глазами у него полыхнула молния, барабан перебрался уже поближе, настроенный как положено. Хорошо, что настроили, а то был бы непорядок.

Молния и громыханье всего в миле от него. Это уже грубо и навязчиво, невыносимо. Р-р-р-ррры! Какой отвратительный рев. Ну а что сталось, когда небо разверзлось, и со страшной силой захлестал дождь, и засверкали молнии, и загремели громовые раскаты. «Ни черта себе!» — пробормотал Август, шмыгнув в укрытие, он храбрился, но лицо у него было бледное и смиренное. Это же самая настоящая буря, она напомнила ему о другой, когда они огибали Мыс и Господь вышел из терпения и распалился гневом. Помнишь? Штормило семеро суток, пятьдесят семь жизней висели на волоске. Молнии? Скажи лучше — пожар, плаванье в огне, гром грохотал так, что всех нас валило с ног, это было бессмысленно и не по правилам. Мы, естественно, думаем, что капитан умолк и перестал командовать, только мы глубоко ошибаемся. Правильно, погода к разговорам отнюдь не располагала, мы не то что друг друга, а и себя не слышали. Да и какой был толк отдавать команды? Мы ж все равно ничего не могли поделать. Но капитан, он распоряжался, и прыгал, и размахивал револьвером, и шевелил губами, все равно как глухонемой. Бедняга! По-другому его и не назовешь. Капитану не подобает прыгать, если капитан чего-то хочет, он должен приказывать. Потому я и говорю: бедняга. Но только когда все в этом мире теряет свой смысл и нельзя расслышать ни единого слова, человек способен совершенно запутаться. И так оно, заметьте, всякий Божий раз! Мы повернули на три румба, но сперва схватили его и связали, а он, понятно, сопротивлялся, хотя это было в его же собственных интересах. Жена принялась над ним хлопотать, а поскольку он был крепко-накрепко связан, бояться ей теперь было нечего. Он ведь застрелил человека.

На севере прояснело, дождь начинает стихать. Это укрытие не так уж и плохо, тут сухо, не подтекает…

Да, представьте себе, он застрелил человека. Но это был не штурман. О, она вела себя не так, как ей следовало бы, и все мы это знали. Старик совершенно запутался, он дошел до того, что готов был всех нас потопить! Чтобы так переживать из-за молоденькой женщины, я б ни за что не стал! На больших океанских судах укромных уголков сколько угодно, помимо кают и кубрика и других очевидных мест; капитан телефонировал с мостика, чтоб пошли и проверили там-то и там-то: я, дескать, хочу знать! Ну, положим, от меня он ни разу ничего не узнал — к чему это! — а вот Чэс, Аксель, негр, Пит и остальные ему докладывали. Все, кто заступал на вахту, по очереди. Он не давал нам покоя, идите проверьте там-то и там-то, я хочу знать! И так сутки напролет, да еще с заряженным револьвером, правда, убил он только одного. Пита. Пит был пустое место, мы мало что потеряли, нас все равно оставалось пятьдесят шесть, только это был непорядок и приравнено к ошибке. На допросах старик стоял в парадном мундире, пуговицы, галуны — все золотое, даже свисток из золота. Ни слезинки, подтянутый, гладко выбритый, шестьдесят два года. Старший механик дал показания в его пользу, у капитана были причины и основания для отчаяния, все машинное отделение показало в его пользу, весь экипаж: ясное дело, убийство было непреднамеренным. Тут старик поднялся. «Нет, — говорит, — никаких причин и оснований, на меня нашло, это было безумие, я жду приговора!» О, капитан остался верен себе…