А. Разумовский: Ночной император

Савеличев Аркадий

Правда, среди генеральных полковников, бунчуковых товарищей, старшины полковой, сотников, архиереев и всего окрестного духовенства рядовых казаков не оказалось, но велика ли беда? Да и какой наигромаднейший дворец все казачество поместит? Набольшие люди выбирали, для их же блага, казачьего гетмана, а дело казаков — махать сабельками, коль нужда придет.

Самого Кирилла Разумовского в тот день в Глухове, конечно, не было, — он пребывал в приятной беседе со старшим братом, к чему позднее присоединилась и сама государыня. А в Глухове и без него шло все как должно. Собрались полки с музыкою

и стали в казачий круг; те самые полки, что государыню встречали, в тех же парадных черкесках. Торжественное шествие началось. Несли знамя, гетманскую булаву, которая знавала еще Богдана Хмельницкого. Несли бунчук, печать, все под охраной гетманской когорты. А впереди всех ехал секретарь с высочайшею грамотой; он же и зачитал ее, не утруждая графа Тендрякова. По прочтении граф лишь вопросил:

— Кого избираем в гетманы, козаченьки?

Все единодушно отвечали:

— Козацкого сына!

— Ясновельможного земляка!

— Кириллу Разумовского!

— Геть!

— Так тому и быть!..

Оставалось с той же казацкой лихостью проследовать в глуховский казачий храм, прослушать проповедь архиерея, гремя по каменному полу саблями, вытерпеть великое молебствие во здравие гетмана — и уже потом всем казацким кругом всласть омочить усы.

А в это время сам гетман пребывал у старшего брата в ставшем уже знаменитым Аничковом дворце и хныкал:

— То женить меня! То в президенты! То в гетманы! Может, сразу в императоры?

Старший брат щелкнул его по глупому лбу и присоветовал:

— Сук по себе руби, Кирилка! Отринь!

— Чего, чего?.. — сделал вид, что не понимает намек.

— А того. Великую княгиню Екатерину оставь в покое. Без малохольства. Ей быть при дурачке Петре Федоровиче, статься может, и при короне… Все в руке Божьей. Не вечна же господыня Елизаветушка…

— Вот, вот, брат. Ты мне отца вместо, но скажи: твой-то сук по тебе ли?!

— Ах ты сопляк! Тебе ли попрекать меня?

Не в шутку уже трепанул по загривку, сбив роскошный парик. Пожалуй, и побольше бы досталось малороссийскому гетману, но тут парадный камер-лакей, распахивая двери, поспешно провозгласил:

— Ее императорское величество Елиза!..

Он еще не договорил, как и она сама предстала пред очи драчливых братьев.

— С чего шум?

— С великой радости, государыня, — поклонившись, припал к ручке старший.

— Позвольте, ваше императорское величество?.. — испросил младший и тоже удостоился.

Старший с новым поклоном придвинул кресло к столу; младший сам, не дозволяя сделать это камер-лакею, подал прибор чеканного серебра, с императорским вензелем на тарелке и кубке. Пользоваться им старший брат не дозволял никому. Прибор всегда находился в особом поставце, чтобы слуги при гостях не перепутали чего. Ведь и остальная посуда была из серебра же, только с вензелем графа Разумовского. Пойди разберись в подпитии!

Выкушав свой именной бокал, Елизавета лукаво продолжила расспрос:

— Так в чем же радость, братья мои дорогие?

— В вашем добром здравии, господыня, — ответил старший.

— В лицезрении вас, ваше императорское величество, — скромно добавил младший.

Она не стала их томить:

— Ах, лукавцы! Так я скажу тогда:

фурьер загнал пять лошадей, чтобы принести вашу радость. Кирилл Григорьевич Разумовский избран гетманом всея Украйны! Как и должно быть, — добавила она строго.

Кирилл встал на колено:

— Позвольте, ваше императорское величество, принести вам нижайшую присягу!

Елизавета была в восхищении:

— И где он всему этакому научился?

— Да ведь при берлинских да парижских дворах отирался, — без обиняков ответствовал старший брат. — Как это там называется?..

— Сюзерен присягает королю, — поднимаясь, подсказал младший.

— Нет, каков наш гетманек! — не унимала своего восхищения Елизавета. — Значит, за нашу Украйну я могу быть спокойна?

— Прибавьте, ваше императорское величество: в полном спокойствии, — уже на правах гетмана заверил Кирилл.

Елизавета поднялась из-за стола.

— Тогда я пойду заниматься проклятым Фридрихом. Все дипломатические сношения с Пруссией прекращены, а наше доблестное воинство знай просиживает портки за карточными столами!

Проводив государыню до кареты, Алексей вернулся к столу. Заодно и к прерванному спору.

— Так говоришь, сынку… я ведь тебе отца вместо? — Кирилл кивнул. — Говоришь, я не по себе сук рубил? Нет, милый братец. В самое трудное время для Елизаветушки ей под руку подвернулся… Она тогда не на серебре-золоте едала… лишь жалкие крохи падали со стола Анны Иоанновны да ее проклятого Бирона! Ей-ей, монастырь уже грозил Елизаветушке… а я мог с вырванным языком по Сибирям околевать… Забыла, думаешь, нынешняя вседержительница мое непорушное преданство? Как и мою вечную любовь?.. Так-то. Молчи! — не дал он ему рта раскрыть. — Ничего не отвечай. А не то!.. — пригрозил, не зная, конечно, что сделает с любимым братцем.

Но Кирилл и не думал отвечать. Он просто припал к плечу старшего брата и пьяненько твердил:

— Отца вместо… да, отца…

По-отцовски Алексей и посетовал:

— А нё слишком ли много мы пьем-то?

Кирилл потряхивал сбившимся светлым париком — сам Алексей предпочитал темные, под цвет обрезанной чуприны, — Кирилл со всем соглашался.

— Многовато… Больше не будем?

— Не будем. Давай по последнему бокалу… давай я тебя поцелую, младшенький!

— Поцелуй, поцелуй, старшенький.

И расцеловались, и выпили, и снова целовались, прежде чем Алексей продолжил и для него не совсем ясное поучение:

— Все проходит, Кирилка, а память людская остается. Вот каждый теперь знает: Аничков дворец. Но почему не говорят: Разумовский дворец? Потому, что на месте этого дворца были казармы полка, которым командовал полковник Аничков… царствие ему небесное! Всего лишь какой-то полковник. Ничем особо и не отличившийся. Ан нет — отличие, посмертное. Аничков дворец! Назовут ли когда моим-то именем? Чую: не назовут… Хотя я Римский граф, первый камергер, да что там — герцог… и прочее, прочее. Так что мотай, Кирилка, на казацкий ус… жаль, нельзя при дворе носить усы… но ты все-таки мыслишку наматывай… Память оставь о себе. Может, поболее, чем моя… Гетманство за блажь придворную не считай. Ради ридной Украйны поспешай делать добро. Мати-то наша — что? Давай за матушку!