А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
Братья обнимались, не подозревая, что ей, графине Наталье Демьяновне, в это время икалось. После она рассказывала, а сынкам сестры передавали, что давно-давно, еще при рождении Алешеньки, ей приснилось, что одновременно явились на небе солнце, луна и ясен месяц — что бы это значило?! А казацкая цыганка и скажи ей: ты, Наталья Розумиха, да солнышко твое старшенькое, да месяц твой младшенький, вот что!
Ошиблась ли, по причине очередного набега порубанная татарскими саблями, цыганка?..
Часть
Весело на пиру бесчестном
I
Странная складывалась жизнь при малом дворе: ни князь к княгине, ни княгиня ко князю. Казалось бы, какое до всего этого дело графу Разумовскому? Но он-то ведь был при Елизавете, а Елизавета чуть ли не ежедневно жаловалась:
— Друг нелицемерный, скажи — что делать? Который год в супружестве, а наследника нет как нет!
— Так ведь Петр Федорович… — начинал крутить хохлацкие крендельки Алексей.
— Петр! Федорович! — уже на него гневалась Елизавета. — Да после него-то кто?!
На этот вопрос сам Господь Бог не ответил бы.
Елизавета еще прямодушнее говорила:
— Как быть наследнику, если они и спят-то по разным кроватям?
Разговоры такие происходили, разумеется, без посторонних. Алексей похохатывал:
— А-а, посадить их обоих на единую цепь!
При этом упоминании Елизавета сердилась нешуточно. Дело в том, что она, запретив смертные казни, — кроме дыбы, кнута и рванья языков, само собой, — возродила обычай батюшки: за разговоры в церкви виновных сажать на цепь. Для высших чинов цепь была сделана из золоченой бронзы.
На что и намекал Алексей. Наследник-то, приплясывая во время службы, батюшке свой непотребный язык показывал. Екатерине приходилось унимать его; значит, ссоры-разговоры в Божьем храме. Прямая дорожка под указ!
— За благо будет, если цепью прихватить к одной кровати. Прикажи, государыня! Авось и детки пойдут…
Елизавета смотрела на него глазами воробьиной нежности и качала головой:
— Не пойдут, Алешенька… Я по-женски говорила с Катериной. Он, чертенок непотребный, к ее прелестям за все эти годы и не прикасался. Каково?!
— Не может быти! — восклицал Алексей с напускным ужасом, потому что про все это знал распрекрасно.
— Быти не должно бы… да быти есть… Ах, как бы не корона моя златая!.. — припадала она к плечу Алексея, и он верил в искренность ее нынешних, царских слез.
Ведь десять лет только и прошло, как она, будучи в боевой кирасе, самолично, на своих руках вынесла из кровати малютку-императора Иоанна Антоновича, поцеловала с истинно материнской нежностью, побаюкала, прослезилась и передала на руки ему со словами:
— Пока я управлюсь с остальными охальниками, ты поезжай-ка в мой дом и пуще глаза береги дитятю.
Он тоже не забыл, как нес к саням несчастного императора, в меха закутанного. Тому вздумалось пореветь, а что ему в роток сунешь? Единое — палец. Малютка император и тому был рад…
Это не помешало, конечно, отправить его в Мезень. Но ведь вместе с матерью? С отцом опять же? Да и со всеми другими родичами. Как можно было разлучать!
Разлучили-то уже позже, из опасения в Шлиссельбург безымянно заточили…
Вот и пойми: истинна ли точка по деткам?
Двадцать годиков он уже спознавал Елизавету — и спознать не мог. «Несообразная баба, если уж по-мужски судить», — только думал в иную ночь, а вслух, даже при самой горячей нежности, не высказывал.
Правда, на этот день, в Царском Селе, что-то у него в душе закипело. Вечные гости, вечная толкотня, а жить-то когда?
Может, некая круговерть совершилась и в царственном сердце, прикрытом лишь ослепительно белой, до невозможности нежной, колышущейся грудью. Алексей как милостыню попросил:
— Моя господыня, не пообедать ли нам сегодня вдвоем? Без гостюшек надоедливых?
— Без гостюшек? — вышла она из своей безмятежной задумчивости. — То дело!
— Це дило! — подтвердил он восторженно и дернул за левый шнур.
Вошел ближайший камер-лакей.
— На два куверта. Никого не принимать.
— Слушаюсь, — отвесил он два поклона.
Алексей дернул за правый шнур, что значило: обед можно подавать.
Его недавняя затея, возникшая после слов:
— Да возможен ли обед вдвоем? Даже без слуг?
При всей своей кажущейся лености ума Елизавета была прозорлива:
— Сказывал мне как-то маркиз Шетарди…
— Опять маркиз? — ревниво перебил Алексей. — Пудрильный шкаф?..
— Погоди злословить, — осадила Елизавета. — На тот раз была не пудра — совсем иное. В Версале, чтобы слуги не мешали приятному времяпрепровождению, завели столовую машину… Погоди! — подняла она грозный пальчик. — Значит, на первом этаже, в кухонном ли, в буфетном ли зале, накрывают как должно стол и ставят его в подъемную машину, сделанную по размерам же стола. Король ли… любовница ли евонная… — игриво потупилась Елизавета, — дергает за шнур сигнальный — и столец, поставленный к тому же на колесики, плавно подается наверх. Ну, подкатить его поближе не составляет труда и королю, коль он жаждет уединения… — вздохнула Елизавета.
Никогда не занимался инженерными делами ни певчий Алексей Розум, ни граф Алексей Разумовский, но все сразу понял.
— Машину — выпишем. Инженеры французские за деньгами сами прибегут!
И ведь верно, быстро завертелось дело. Все вышло как в Версале, а может, и побогаче: нутро-то машины было обшито отменными расписными панелями, с игривыми картинками. То Адам в чем мать родила яблоко полногрудой Еве подает. То Амур-дитя пускает стрелу под брюшко русской, а может и хохлацкой, совратительнице. То возлежат двое в полной неге… а пойми возьми, что вытворяют!