А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.7
Шрифт:
— Садись, — сказал Голем.
Голем был серый от усталости и какой-то придавленный, а рядом с ним сидела Диана, тоже усталая, но все равно красивая, самая красивая из всех уставших женщин.
— Солнце, — сказал Виктор, улыбаясь ей. — Поглядите, какое солнце!
— Он не поедет, — сказала Диана. — Я вас предупреждала, Голем.
— Почему не поеду? — удивился Виктор. — Поеду. Только зачем торопиться?
Он не удержался и снова посмотрел на небо. Потом посмотрел назад, на пустую улицу. Все было залито солнцем. Где-то в поле тащились беженцы, отступающая армия, драпало начальство, там были пробки, там висела ругань, орали бессмысленные команды и угрозы, а с севера на город надвигались победители, и здесь была пустая полоса покоя и безопасности, несколько километров пустоты, и в пустоте машина и три человека.
— Голем, это идет новый мир?
— Да, — сказал Голем. Он вглядывался в Виктора из-под опухших век.
— А где ваши мокрецы? Идут пешком?
— Мокрецов нет, — сказал Голем.
— Как так нет? — Спросил Виктор. Он поглядел на Диану. Диана молча отвернулась.
— Мокрецов нет, — повторил Голем. Голос у него был сдавленный, и Виктору показалось, что он вот-вот заплачет. — Можете считать, что их и не было. И не будет.
— Прекрасно, — сказал Виктор. — Пойдемте прогуляемся.
— Вы поедете или нет? — вяло спросил Голем.
— Я бы поехал, — сказал Виктор, улыбаясь, — но мне надо зайти в гостиницу, забрать рукопись… и вообще посмотреть. Вы знаете, Голем, мне здесь нравится.
— Я тоже остаюсь, — сказала вдруг Диана и вылезла из машины. — Что мне там делать?
— А что вам здесь делать? — спросил Голем.
— Не знаю, — сказала Диана. — У меня же нет никого больше, кроме этого человека.
— Ну хорошо, — сказал Голем. — Он не понимает. Но вы же понимаете.
— Но он должен посмотреть, — возразила Диана. — Не может же он уехать, не посмотрев…
— Вот именно, — подхватил Виктор. — На кой черт я нужен, если я не посмотрю? Это же моя обязанность — смотреть.
— Слушайте, дети, — сказал Голем. — Вы соображаете, на что вы идете? Виктор, вам же говорили: оставайтесь на своей стороне, если хотите, чтобы от вас была польза. На своей!
— Я всю жизнь на своей стороне, — сказал Виктор.
— Здесь это будет невозможно.
— Посмотрим, — сказал Виктор.
— Господи, — сказал Голем. — Как-будто мне не хочется остаться! Но нужно же немножко думать головой! Нужно же разбираться, черт побери, что хочется и что должно… — Он словно убеждал самого себя. — Эх вы… Ну и оставайтесь. Желаю вам приятно провести время. — Он включил скорость. — Где тетрадь, Диана? А, вот она. Так я беру ее себе. Вам она не понадобится.
— Да, — сказала Диана. — Он так и хотел.
— Голем, — сказал Виктор. — А вы почему бежите? Вы же хотели этот мир.
— Я не бегу, — строго сказал Голем. — Я еду. Оттуда, где я больше не нужен, туда, где я еще нужен. Не в пример вам. Прощайте.
И он уехал. Диана и Виктор взялись за руки и пошли вверх по проспекту господина Президента в пустой город, навстречу наступающему победителю. Они не разговаривали, они полной грудью вдыхали непривычно чистый свежий воздух, жмурились на солнце, улыбались друг другу и ничего не боялись. Город смотрел на них пустыми окнами, он был удивителен, этот город — покрытый плесенью, скользкий, трухлявый, весь в каких-то злокачественных пятнах, словно изъеденный экземой, словно он пробыл много лет на дне моря, и вот, наконец, его вытащили на поверхность на посмешище солнцу, и солнце, насмеявшись вдоволь, принялось его разрушать.
Таяли и испарялись крыши, жесть и черепица дымились рыхлым паром и исчезали на глазах. В стенах росли проталины, расползались, открывая обшарпанные обои, облупленные кровати, колченогую мебель и выцветшие фотографии. Мягко подламывались уличные фонари, растворялись в воздухе киоски и рекламные тумбы — все вокруг потрескивало, тихонько шипело, шелестело, делалось пористым, прозрачным, превращалось в сугробы грязи и пропадало. Вдали башня ратуши изменила очертания, сделалась зыбкой и слилась с синевой неба. Некоторое время в небе, отдельно от всего, висели старинные башенные часы, потом исчезли и они…
Пропали мои рукописи, весело подумал Виктор. Вокруг уже не было города — торчал кое-где чахлый кустарник, и остались больные деревья, и пятна зеленой травы, только вдалеке за туманом еще угадывались какие-то здания, остатки зданий, а недалеко от бывшей мостовой, на каменном крылечке, которое никуда не вело, сидел Тэдди, вытянув раненую ногу и положив рядом с собой костыли.
— Привет, Тэдди! — сказал Виктор. — Остался?
— Ага… — сказал Тэдди.
— Что так?
— Да ну их, — сказал Тэдди. — Набились, как сельди в бочку, ногу некуда вытянуть, я говорю снохе, ну зачем тебе, дура, сервант? А она меня кроет… Плюнул я на них и остался.
— Пойдешь с нами?
— Да нет, идите, — сказал Тэдди. — Я уж посижу. Ходок я теперь никудышный, а мое меня не минует…
Они пошли дальше. Становилось жарко, и Виктор сбросил на землю плащ, стряхнул с себя ржавые остатки автомата и засмеялся от облегчения. Диана поцеловала его и сказала: «Хорошо!» Он не возражал. Они шли и шли под синим небом, под горячими лучами солнца, по земле, которая уже зазеленела молодой травой, и пришли к тому месту, где была гостиница. Гостиница не исчезла вовсе — она стала огромным серым кубом из грубого шершавого бетона
— пограничный знак между старым и новым миром. И едва он это подумал, как из-за глыбы бетона беззвучно выскользнул реактивный истребитель со щитом Легиона на фюзеляже, беззвучно промелькнул над головой, все еще беззвучно вошел в разворот где-то возле солнца и исчез, и только тогда налетел адский, свистящий рев, ударил в уши, в лицо, в душу, но навстречу уже шел Бол-Кунац, повзрослевший, с выгоревшими усиками на загорелом лице, а поодаль шла Ирма, тоже почти взрослая, босая, в простом легком платье, с прутиком в руке. Она посмотрела вслед истребителю, подняла прутик, словно прицеливаясь и сказала: «Кх-х!»