Абонент вне сети
Шрифт:
– Егорка, у меня беда, – констатировал музыкант голосом умирающего Франкенштейна.
– Запор или золотуха? – пошутил я.
– На меня напали и убили.
В ответ я начал напевать My Way. Он потребовал, чтобы я заткнулся и приехал к нему, потому что он умирает. У него, как минимум, сотрясение мозга. Вчера вечером он подходил к своему дому, его нагнали и ударили по голове чем-то тяжелым. Он пришел в себя только глубокой ночью, почувствовав вкус крови во рту, – его зубы от холода компостировали ему язык. Рядом не было никого, кто хотел бы оказать ему помощь, отсутствовали также бумажник, часы, мобильник и гитара с чехлом.
Когда
Коган встретил меня в стандартном домашнем одеянии – семейных трусах с проплешинами. Сегодня имидж дополняли бинты на голове с красным пятном на темени – прямо батяня-комбат.
– Заходи, – он стиснул мне руку. – Завтракать будешь? У меня, правда, ничего нет.
– А вы святым духом питаетесь?
– Типа того, – Палыч водрузил на нос очки и рассматривал какой-то график на стене. – Сегодня у меня 1300 калорий, то есть 120 граммов тертой моркови.
Скрипя всеми костями, он открыл холодильник, извлек из него плошку с продуктом и старательно отмерил на весах названный вес.
– Кто это вас так укоротил?
– Врач в поликлинике, – музыкант нашел в раковине немытую вилку, протер ее и приступил к еде. – Говорит, с куревом надо завязывать – легкие плохие. С женщинами тоже – сердце неважное. Я говорю: «А выпить-то хоть можно?» А он: «Можно, если дозу свою знаете». Как же не знать – знаю: от литра и выше. Тут он мне диету и выписал. Модная диета какая-то – буддийская.
– А вчера вы тоже постились? – задал я риторический вопрос, поскольку знал ответ из-за убивавшего меня перегара.
– Вчера у меня выходной был, – удивился Палыч моей иронии. – Но эти суки все испортили. Видишь, во что они мне пиджак превратили.
Он показал мне на тряпку в прихожей, которую я принял за остатки половика. Она была как будто порезана маникюрными ножницами в сотне мест, после чего ее тащили за машиной по шоссе на протяжении сотни километров.
– Этой ночью вас грыз крокодил? – предположил я.
– Ученики у меня суки, – Палыч покончил с завтраком секунд за сорок. – Вечером возвращались, на эскалаторе в метро присели – потом все встали, а я забыл. Пиджак зажевало, а я там минут десять как черепаха лежал, пока эскалатор обратно прокрутили. Не могли за папой проследить, черти.
– А по голове вам кто попал?
Музыкант рассказывал долго, обвиняя во всем то ментов, которые не следят за порядком, то Александра I, который присоединил к России Кавказ. Около полуночи Палыч остановился у ночного ларька, купил пива и спел. Он всегда так делал, когда ему было не с кем выпить, а душа жаждала приключений. Приключения материализовались в виде двух десятков упырей, жизнь которых протекала в орбите этого ларька. Палычу соорудили сцену из старых ящиков, он расчехлил гитару и дал джазу. Ему наливали полные стаканы уважения, в результате чего маэстро малость повело, он врезался грифом инструмента в стекло и чуть было его не разбил. Ему посоветовали быть осторожнее, ведь обычно у людей, одетых в его стиле, нет денег даже на сантиметр этого стекла. Палыч достал бумажник с полученными от учеников деньгами и продемонстрировал, что при желании может купить «точку» со всем персоналом. После концерта он ушел недалеко.
Мои подозрения насчет Лики и Коли стремительно рассеивались. Но я все-таки поинтересовался, как поживает квартира Дэна.
– Понятия не имею, я к жене в деревню под Тверь собираюсь, – он взял было ложку, чтобы положить в чай сахар, опомнился и вернул ее на место.
– Как под Тверь? – изумился я. – На вас же в суд подадут. Имущественный спор за квартиру, а вы уезжаете. Пару раз не явитесь на повестки, и уйдет хата дорогая.
– Ну и пусть, – в глазах Палыча проснулся бунтарский огонек. – Где я, а где эта квартира? Даня пошутил, я тоже прикололся, а в итоге пусть сестренка там живет.
– Борис Палыч, зачем вам Тверь? – Я решил, что у старика все же затмение. – Все хотят добра – не отдавайте его. Эта квартира, наверное, миллиона три стоит. Продадите, поживете остаток жизни как мечтали жить в молодости. Или просто переедете отсюда, родных опять же разгрузите.
– А я в молодости пожил, как вам теперь и не приснится, – возвысил голос Коган. – Когда мой мудрый папа собрался помирать, я все думал, что же он скажет мне на смертном одре. Самое важное, что он вынес из своей пламенной жизни. И папа сказал мне: «Всех баб, Боря, не перепробуешь, но стремиться к этому нужно». Так и живу. А хочешь еще один секрет открою?
Он провел меня в свою каморку и взял с пианино старую фотографию. На ней красовался классический биг-бенд советского розлива: фортепиано, ударные, контрабас, гитара, саксофон, кларнеты, группа труб и тромбонов.
Дирижер стоял вполоборота и был похож на удалого кавалергарда.
– Это наш гений Блехман, – объяснил Палыч. – Перед концертом выпивал бутылку водки и умер в 38 лет. На этой фотографии из двадцати двух человек я один и остался. А знаешь почему? Я всегда играл, пил и трахался, с кем хотел. И если я хочу сегодня в Тверь, значит, завтра я туда поеду. А если ты чувствуешь, что ты не можешь уехать, когда тебе захотелось, значит, у тебя серьезные проблемы, сынок.
Я обещал подумать об этом и пошел в прихожую к своим ботинкам. Я пожелал Когану удобного плацкарта и попросил не выключать в Твери мобильник.
– Считаешь меня неудачником? – спросил он, пожимая мне руку и одновременно поправляя семейники.
– Нет, – честно ответил я.
Наверное, к такой глыбе, как Палыч, вообще неприменимы наши критерии успеха. К сорока годам прыгнуть в директорское кресло, сделать двоих детей и потягивать обезжиренную колу на дачном участке – это не портрет успеха, а пародия для малохольных. Но во времена когановской молодости было проще оставаться человеком. Какой-нибудь бунтующий интеллигент, пожелавший пойти против течения, немедленно оказывался в строю единомышленников, идущих тем же путем. В изгойстве скрывалась элитарность, и было интересно быть человеком. Сейчас интереснее рваться к финишу, а те, кто не выдержал темпа, в одиночку дышат на обочине, отряхивая пыль от пролетающих мимо джипов.
Однако я сам не понимал, в какую сторону двигаюсь в поисках убийцы Дэна и двигаюсь ли вообще. У меня был след, который я взял с особым усердием. В глубине души я не хотел, чтобы злодеем оказался кто-то из наших парней.
– Ася, солнышко, привет, – я все-таки сделал звонок, от которого меня отвлек Коган.
– Кому Ася, а кому Анастасия Махмудовна, – осадил меня недобрый басок.
– А это Егор Репин.
– Ой, Егор Романович, мои бы ноги да на ваши плечи. Как жив?