Абонент вне сети
Шрифт:
Она родилась и выросла в приграничном Выборге – что может быть хуже? Пьяные финские туристы на автобусах и задорные русские бандиты на «бумерах» проносились мимо деревянной двухэтажки, где жило еще три семьи, а за спиной мама смотрела «Санта-Барбару». Что делают в такой травмирующей ситуации тысячи провинциальных девчонок? Едут поступать, цепляются за непьющих парней или стараются присосаться к какому-нибудь денежно-вещевому мешку. У нее была цель похлеще: стать хозяйкой своего офиса, бизнеса и людей, чтобы потом всю жизнь слушать старших и делать наоборот.
У нее была тренированная воля, а желание перестать смотреть на жизнь расплющив нос о стекло поглотило ее полностью. Наверное, она забавно смотрелась, когда расхаживала по квартире
Одновременно она попробовала себя в роли рекламного агента – и в первый месяц принесла больше сделок, чем остальные четверо ее коллег. Следующий месяц она начала их начальницей со слов: «В ваших глазах должно гореть неподдельное желание отдаться рекламодателю на рабочем столе». Она тратила зарплату на имидж, тренинги и спорт – и «росла», выражаясь языком карьеристов. Про ее отношения с мужчинами я не знаю, но она была современной девушкой, которой с детства внушали, что привилегии лучше всего передаются половым путем. В конце концов кто-то помог ей начать весьма специфический бизнес: поставки витрин для музейных экспозиций.
Обставить фирменными витринами небольшой зал в Эрмитаже стоило под миллион долларов, и позволить себе такую роскошь могли только музеи федерального уровня. Таких было пять в Москве и пять в Петербурге. Соответственно, здесь все решали связи, а процент отката был значительно выше среднего.
Это было ее. Она не хотела просто покупать за рубль, а продавать за два. Она мечтала делать бизнес в вечернем платье, под звон хрусталя и писк виолончелей, когда все кричали бы «браво» – мужчины с вожделением, а женщины с ненавистью в плотоядных глазах. Она старалась казаться утонченной и после возвращения из очередного турне рассказывала на тусовках: «Больше всего в португальцах меня потрясли их колени. Вы не представляете, какое это чудо. Они как будто горнолыжный склон – такие же каменистые, обрывистые и нахрапистые. А эти непокорные волосики, которыми они утыканы словно елками».
Но у нее был слишком независимый вид, слишком напоказ шипы, чтобы не увидеть ее беззащитность. Наверное, Дэн жалел ее больше, чем любил. Он мог подарить ей десяток тропических бабочек или пригласить ночью в бассейн с дельфинами. А мог позвонить из аэропорта и сказать, что летит в Танзанию недели на три. Она чувствовала, что он ей не принадлежит, он понимал, что не хочет с ней жить и размножаться. Однажды Дэн сказал мне, что у Нюши от природы огромные душевные богатства, которые за несколько лет ее пути наверх так и не иссякли. А она, наоборот, гордилась, что прорвалась на высший уровень общества, где многие купили дипломы в переходах, зато знают, чем отличается Zegna от Ferre. Она чувствовала полногрудый зов вещей и надеялась заглушить им свой синдром бесприютной провинциалки. А потом она просто привыкла отвечать на этот зов.
Как-то раз она напилась и размечталась, как здорово, если у них будет общий бизнес, дети и квартира в новом доме. Дэн ответил, что история про семью не вписывается в его любимую историю про два паспорта. Как джентльмен, он не сказал, что ей семь верст лесом до Марины Крапивиной. Он продолжал играть безнадежный матч. Однажды утром он с квартетом мексиканских гитарреро ждал ее выхода из подъезда: Нюшин «мерседес» стоял на газоне, а он знал, что она никогда не выходит из дома позже девяти часов. Она появилась без десяти минут, а следом плелся мятый самоуверенный тип, похожий на столоначальника из комитета по культуре. Мексиканцы вздрогнули аккордами Besame mucho, а чиновник решил, что его сейчас будут бить, бросил портфель на асфальт и приготовился к отпору. «Вы позволите?» – спросил его Дэн и, не дожидаясь ответа, попробовал изобразить с Нюшей что-то похожее на вальс, поцеловал ей руку и ушел прочь.
Он иногда собирался выпить с ней чашку кофе и даже пригласил ее на рыцарский бал в Копорье, который устроил по случаю своего юбилея. Я спрашивал у него, почему он не сохранит с ней постель, раз такая роскошная особа ничего от него не требует. «Не хочу, – отвечал он, – просто не хочу». А два месяца назад она позвонила мне.
– Есть деловое предложение, Дэн сказал, что тебе понравится, – к счастью, она не стала интересоваться здоровьем моей семьи. – Я тут контракт продавила с одним московским музеем – мы им витрины ставим на 800 тысяч баков. Я со всеми договорилась, а тут их финансовый захотел увидеть нашего генерального. А у меня, ты же понимаешь, «генералом» бомж из соседнего подвала записан – на всякий случай. Я – учредитель и коммерческий с правом подписи, не знаю, чего его потянуло. В конце недели приезжает в Питер, значит, придется ему генерального предъявить. Сумеешь роль исполнить? Все расходы с меня и гонорар. Сотни две тебя устроит?
Я подписался под тем, чтобы несколько часов побыть Александром Давидовичем Ройзманом. При встрече Нюша дала мне вводную, и уже на следующее утро я сидел в чешском ресторане «У Рудольфа II». Заодно с костюмом, галстуком и золотыми Breguet, неизвестно у кого позаимствованными Нюшей, я надел на себя столько высокомерия и небрежной элегантности, сколько смог найти. Я постепенно входил в роль человека, не делающего лишних жестов, и, если бы швейцар не распахнул передо мной дверь, я бы, вероятно, разбил об нее лоб. Даже не взглянув на гардеробщика, я скинул пальто ему на руки. Потом минуты две поправлял волосы расческой и оглядывал свое преобразившееся лицо: глаза равнодушно смотрели из полуприкрытых век, а на губах играла усмешка превосходства. Я взял у официантки меню, не торопясь пролистал до последней страницы и заказал чашку самого дорогого кофе с незнакомым мне названием. И поймал себя на мысли, что мало чем отличаюсь от сибирских лапотников, приходящих в Мулен-Руж с чемоданом денег.
– Извините, это к вам пришли пять человек? – подбежала ко мне официантка в моравском национальном костюме.
– Нет, я жду двоих.
– Да, но там дети…
Финансовый директор из Москвы оказался не промах: привел на халявное угощение жену, худую испуганную блондинку, и двоих детей 8 и 10 лет. В нем не было ни капли от рафинированных столичных интеллигентов, с которыми приятно провести ночь в задушевной беседе о Канте в вагоне-ресторане «Красной стрелы». Скорее он смотрелся как завхоз, который знает, где спереть бочку гидролизного спирта, чтобы обменять ее на новые колеса для командирской «Волги». У него была почти квадратная голова, мясистое лицо и пунцовые уши, словно ему было вечно стыдно за свою жизнь. «По слухам, всю жизнь прослужил на флоте», – сообщила мне Нюша накануне.
– Николай Григорьевич, – представился он мне. Семью он посадил за столик в десяти метрах, а сам потер руки и ослабил галстук. – Ну, начнем.
Он смотрел меню быстро, как будто боялся не успеть до отбоя.
– Давайте для начала всем по пиву, по рюмке бехеровки и пол-литра «Русского стандарта» – сказал он уверенно. – Мне еще свиную рульку с капустой и кнедликами. А столичного салата нет? Тогда что-нибудь на ваш вкус.
Официантка посмотрела на меня, и я кивнул. Я тоже позаботился о хорошей закуске: Николай Григорьевич выглядел тренированным пьяницей, а весу в нем было не меньше центнера. Нюша в это время рассказывала про дискотеку в бассейне в Будапеште. Потом слово вернулось к гостю.