Абонент вне сети
Шрифт:
– А как мне понять?
– Факты изучать – больше никак. Где был в момент убийства, кто подтвердить может, с кем общался по телефону и лично? Что за люди, надо узнать. Вечными вопросами мучиться не нужно, пока с текущими не разобрался. А кого убили-то?
Я рассказал, а Валерий Викторович взял со стола блокнот и забегал по листам ровным нестарческим почерком.
– Есть у меня на Ваське люди в убойном, подскажу, чтобы интерес проявили. Чего побледнел-то так? Чай невкусный?
– Обидно, как сука позорная, за своими шпионю.
– Позор, дорогой Егор Романович, понятие очень
– Спасибо вам, – я не знал, что еще сказать.
– Если решил разобраться – разберись до конца, – Валерий Викторович поставил на поднос пустую чашку. – Главное, не бросай все, как лох, на середине, даже если чувствуешь что неправ. А теперь пойдем в снукер поиграем.
Я вышел от Задорожного около семи часов вечера, когда сотни автомашин беспомощно гудят в пробках, а пешеходы со сжатыми челюстями несутся в сторону метро, словно там раздают мармелад. И все они видят друг друга. И никто не хочет быть похожим лицом на курью попку с алчными глазками. Пешеходы думают, что выходом является автомобиль. Но в кресле водителя может скрываться еще больше разочарований, потому что больше шансов увидеть в зеркале заднего вида собственное лицо, когда зыркаешь по сторонам в страхе поцарапать крылья. С таким лицом нельзя летать, улыбаться себе в зеркало по утрам и вообще жить. С таким лицом нельзя даже докладывать на утренней планерке. С таким лицом любой приличный человек должен сделать себе сеппуку. Но мы думаем, что, заработав много денег, сменим это лицо на другое. Но даже у тех немногих, кому это удалось, оно проступает снова, когда приходит смерть, а заработанные деньги достаются равнодушным близким.
На входе в станцию «Черная речка» шла толкучка, в которой всегда побеждают свирепые бабки, – они всегда куда-то едут и всегда оказываются впереди меня. Поэтому я пошел через мост на Каменный остров, чтобы подумать, поберечь лицо, и часа за полтора дойти до дома пешком. Но мне помешал Юра Тихонов со своим звонком.
– Надо поговорить прямо сейчас, – его голос звенел как натянутая струна. – Если хочешь, подхвачу тебя на машине.
– А что случилось? – Я имел все основания полагать, что утренняя история с Булочником получила какое-то продолжение.
– А ты не в курсе, что случилось? – взвился Тихонов. – Даню Ретунского убили, слышал, нет? А ты ищешь не там, где нужно.
– Где хочу, там и ищу, – ответил я, похолодев внутри.
– Это положительно тебя характеризует. Короче, приезжай в баню на 17-ю линию, – отрезал Юра. – Когда сможешь?
Я смог через полчаса. Я за минуту зашел в метро, растолкав толпу, никого не пропустив вперед и не обернувшись ни на одно женское шипение. Юра каким-то образом знает о моих шевелениях, может, и о визите к Задорожному знает. От него можно всего ожидать, но баня на 17-й линии была людным местом, общий зал даже не был разбит на кабинки. Бояться мне нечего, а атмосфера из голых распаренных тел как ничто способствует открытым разговорам.
Тихонов ждал меня в машине у входа. Он был собран, как перед дракой: выбросил сигарету, пожал мне руку и молча пошел за билетами. Мы поднялись на третий этаж, купили пару веников, квас, тапочки и простыни. Потом Юра что-то обсудил с банщиком, и нас сопроводили в отгороженный от зала закуток, где пахло сыростью и хлоркой, а шесть шкафчиков загораживали свет из окна.
– Пойдем веник замочим да погреемся, – Тихонов быстро стаскивал с себя одежду. – Бабла с собой много? Тогда можешь вещи не сдавать.
Мыльная выглядела как мир после атомной войны, но там веял дух распаренной мужской свободы. Здесь было полно никуда не спешащих старцев, редко попадались скрюченные лица, и можно было спросить кого угодно о чем угодно. Но это неправда, что в бане все равны. Высокоранговые самцы выделялись голосом и осанкой, и это было лучшим опровержением того, что встречают по одежке.
Мы проникли в парилку, где в тусклом свете шлепали по телам веники. Инопланетянин бы решил, что тут собрались сектанты, практикующие садомазу.
– Подкинуть, мужчины? – громко осведомился Юра.
– Можно парочку, – раздались голоса сверху. Я никогда не слышал, чтобы здесь кто-то говорил «нет».
Тихонов уверенно взял половник на метровой ручке. Топка распахнулась с диким скрипом, словно адские врата, и вода полетела на раскаленные камни. Я поднялся по ступенькам в самое пекло, где группа дедов из пролетариата беззлобно рассуждала, поместится ли в топку Саакашвили.
– Хватит? – спросил Юра.
– Хватит, – отозвался из угла дядька в лыжной шапке.
– Еще, – уверенно произнес один из дедов.
В общей бане противоречия всегда толкуются в пользу «еще». Атмосфера накалилась настолько, что те, кто стоял, сели на корточки.
– Хорош, – дружно гаркнула парилка.
В соответствии с другой традицией, после этих слов надо отправить в топку еще пару черпачков и только после этого прекратить. Кто помоложе, уже ползли вниз, а старики только сейчас начали легонько похлопывать себя вениками и одобрительно басили: мол, хорошо подкинул, попозже подойдешь.
А Юра уже был рядом с двумя вениками, уложил меня на освободившуюся скамейку и стал совершать осторожные пассы над моим беззащитным телом. Он слыл в нашей компании богом пара, и каждый почитал за счастье подставить ему спину. И мне ничего не оставалось, как закрыть глаза и задушить тревожные мысли. А он начал хлестать вениками: сначала тихонько и вразнобой, потом с оттяжкой, от ног к шее, лишая последних сил и вселяя блаженное ощущение, что меня только что разделали на части под какой-то очень приятной анестезией.