Абордажная доля
Шрифт:
Нельзя победить зло еще большим злом. Нельзя ради мести убивать ни в чем не повинных людей и превращаться в того, с кем ты сводишь счеты. Нельзя. Но боль потери вполне могла заглушить голос разума и совести, а потом стало поздно что-то менять. Все это куда больше походило на правду, чем Глеб, идущий на преступление ради денег.
Только делалось от этих мыслей еще горше и тоскливей. Неужели не было другого выхода? Ломать себя, ломать собственную жизнь, становиться убийцей…
Глеб появился на пороге кухни тогда, когда я уже начала беспокоиться и всерьез задумываться, а не решил ли он утопиться.
Интересно, он получил ранение и прошел изменение действительно до этих событий? Сомнительно. А если хронология нарушена, то это что-то значит, да?
— Извини меня, — задержавшись на пороге, негромко и хмуро проговорил Кас.
— За что? — на всякий случай уточнила я, старательно пытаясь скрыть собственный восторг и облегчение: все же у меня получилось его расшевелить!
Конечно, не стоило присваивать себе эту заслугу полностью, Клякса явно принадлежал к числу людей, которым даже в очень тяжелой ситуации достаточно легкого толчка, минимальной поддержки, чтобы выбраться самостоятельно. Но все равно было приятно сознавать, что поддержала его именно я. А уж прямой и трезвый взгляд мужчины тем более несказанно радовал. Почти как в тот момент, когда я опознала моего пирата в раненом бойце.
— Как минимум за то, что поцеловал, — ответил Глеб, проходя к столу. — И грозился убить. Это было неправильно.
— Ну да, целоваться, когда несет таким перегаром, — сомнительное удовольствие, — хмыкнула я.
— А без? — Он слабо улыбнулся и еще чуть-чуть оттаял.
— А без — не знаю, не пробовала, — призналась честно. Выразительно пододвинула к мужчине тарелку и тихо спросила: — Ты, надеюсь, все же передумал самоубиваться? Просто… Мне кажется, она бы не одобрила такое решение, разве нет?
— Не одобрила бы, — мрачно кивнул Клякса.
Ели в молчании, если это можно назвать едой: я больше поглядывала на мужчину, а тот — вяло ковырялся в тарелке и ел явно без аппетита.
— Там яйца в холодильнике есть? — наконец спросил он, поднимаясь.
— Поджарить? — с сомнением спросила я.
— Не надо, — отмахнулся Глеб.
Яйцо было разбито в стакан, туда же — добавлены столовая ложка жидкости из фляжки, возвращенной мной в ящичек с красным крестом, и ложка растительного масла. С ненавистью глядя в стакан, Глеб размешал содержимое.
— Ты что, собираешься это пить? — не выдержала я.
— Лекарства редко бывают приятными на вкус, — криво усмехнулся Глеб и залпом опрокинул в себя бурду. — Главное, чтобы помогало, а я с такого похмелья на еду смотреть не могу, тошно. Странно, что башка не трещит. Какое сегодня число?
— Понятия не имею, — вздохнула и ответила на озадаченный взгляд мужчины: — Я же тебе говорила, все это — видения. Виртуальность.
Сразу после этих слов мир опять померк, ознаменовав переход на новый уровень.
Глеб Жаров (Клякса)
Мысли
А потом — темнота, наполненная болью.
Никогда не думал, что смерть может быть настолько разной. Я сгорал заживо и тонул, рассыпался на части, растворяясь в боли и бесконечном умирании и мечтая только о забытьи. Я не помнил, кто я, жив ли я — или это то самое посмертие, которое обещали религии преступникам.
Порой через безумную круговерть вспышками пробивались отдельные бессвязные детали — не то воспоминания, не то грезы.
Но в какое-то мгновение сознание уцепилось за единственный ориентир, казавшийся реальным, настоящим: чужие карие глаза, глубокие, смешливые. И ярко-зеленые полосы на медно-красном — без привязки к какому-то предмету, просто образ, смесь цветов, которая казалась отчаянно важной.
На этих двух деталях я и сосредоточился, пытаясь отрешиться от собственного тела, ставшего обузой.
— Глеб!
Тихий, приглушенный голос коснулся слуха — и словно выдернул меня из толщи воды на сушу, оставив наслаждаться отсутствием боли, накатившим волной покоем и возможностью дышать, смотреть, слушать и ощущать собственный сбивчивый пульс в висках.
Тело ломило, ныла каждая мышца, но именно сейчас это ощущение было приятным до головокружения. Потому что — я точно это знал — было настоящим. Не бесконечно длящаяся агония, в которой захлебывался отделенный от реальности разум, а ощущения моего собственного тела. Хорошо знакомые ощущения: примерно такими сопровождался весь процесс изменения, и лишь иногда они сменялись чем-то другим, вроде пронзительной, острой боли.
Я поднял голову — и столкнулся с тем самым взглядом, который меня вывел. Губы сами собой изогнулись в улыбке, но взгляд Алисы оставался испуганным. Девушка что-то сказала, я не услышал, она прижала ладонь к губам. Вторая ее рука упиралась в воздух между нами; а вернее, как я сообразил через мгновение, в какую-то невидимую преграду.
Эта мысль побудила оглядеться и попытаться сориентироваться в окружающей реальности. Я обнаружил себя подвешенным за растянутые в стороны руки на торчащей из пола Т-образной стойке в небольшой, совершенно пустой белой комнате — не помещение, а абстрактное представление о нем. Попробовал двинуть руками, но охватившие запястья толстые темные браслеты держали крепко.
Тогда, стиснув зубы, я изо всех электронных сил напряг правую, искусственную руку. Плечо прострелило болью от места крепления протеза до шеи — из горла вырвался хриплый стон, а потом где-то сзади что-то хрустнуло, и я повис на левой руке.
Выругался, потому что браслет впился в кожу, а сил подтянуться и сломать его не было.
— Как же тебя сковырнуть? — просипел я. Горло тоже саднило.
А потом вдруг откуда-то со стороны пришла откровенно чужая мысль: не нужно ничего ломать, достаточно просто захотеть.