Абреки Шамиля [СИ]
Шрифт:
— Давай, родимый, — стискивая коленями бока кабардинцу, закричал Петрашка. — Если мы упустим нашего обидчика, век себе не прощу.
Конь всхрапнул и словно взлетел на воздух, он едва перебирал ногами по земле, неся на себе всадника будто пушинку. В ушах засвистел ветер, полы черкески за спиной начали рваться на куски. Петрашка надвинул папаху на лоб, пригнулся к гриве и сросся с конской холкой. Но под Мусой тоже была не простая лошадь, а чистопородный арабский скакун, может быть, родственник Шамилеву коню. Выгнув крутую шею, он давно парил над дорогой, унося наездника все дальше. Казалось, его невозможно было догнать, он был подобен горячему ветру пустынь, откуда его привезли в эти дикие горы. Голова свиты скрылась за воротами, всадники замелькали между плодовыми деревьями, оставляя на суках части одежды с лоскутами зеленого
— Подкатывай мортиру, — в запале крикнули из толпы осаждавших. — Разнесем осиное гнездо в пух и прах, чтобы духу от него не осталось.
— Обходи хату сбоку, может там будет пониже…
Но крытая деревянной щепой сакля с просторным двором вокруг нее представляла из себя крепость в крепости, она со всех сторон была обнесена стенами, перескочить через которые не представлялось возможным. Кто–то тащил осадные лестницы, кто–то забрасывал на верх забора железные крючья, намереваясь взять дом штурмом. Несколько смельчаков наконец перепрыгнули через ограду и распахнули ворота настеж, штурмующие ворвались на подворье. Но там никого не оказалось — ни Шамиля со свитой, ни самих хозяев. Станичники бросились к забору позади двора, увидели глубокую нишу с дверью, когда ее вышибли, оказалось, что проход вел за крепостные стены. По склону горы, далеко внизу, в сторону Дагестана удалялся маленький отряд Шамиля, над которым развевались обрывки исламского знамени. Вряд ли кто из победителей сумел бы догнать абреков — так ходко они шли. Казаки из сотни Даргана с досадой следили за пропадавшей из виду группой непримиримых абреков.
— Его Иудство имам всего Дагестана и Чечни подался в родной аул Гуниб. Там ему и место, — нервно сплюнул под лошадиные копыта богатырь Федул. — Не думаю, что горные орлы поспешат делиться с ним своей добычей, значит, скоро возвернется опять.
— Само собой, жрать–то хочется всегда, — криво ухмыльнулся отходивший от боя брат Даргана подъесаул Савелий. — Одной бараниной сыт не будешь.
— Было бы чем ее захватывать, — с подковыркой добавил секретчик из молодых Гаврилка. Он подмигнул качавшемуся в седле рядом с ним хорунжему Гонтарю, — Петрашка, вон, натворил делов — главного приспешника Шамиля без руки оставил.
— Панкрат Мусу без ноги отпустил, а младший его брат разбойнику руку оттяпал! — со смехом откликнулся тот.
— Какую, станичники, левую или правую?
— Какая разница, все одно абрек безруко–безногий.
— Кажись, левую, до самого локтя. Вона, на дороге пальцами скрючилась.
— Плохая примета, возвратится кровник, как пить дать. Ежели б правую…
— Пускай возвертается, теперь Захаркин черед его обтесывать.
— Ну комедь, чистая театра…
Под громкий смех станичников остатки гвардии Шамиля растворились на фоне хмурых гор, будто спрятались в их складках. Но вряд ли природа была на стороне абреков, если бы это было так, трупы горцев не усеивали бы сейчас дорогу в центре заоблачного аула и не оглашали бы крики женщин и детей до сей поры млеющего в лете окруженного горами пространства. На площади гусары оттесняли оставшихся без главарей кавказцев к ее середине, отбирали у них оружие и лошадей. По улице от начала и до конца засновали небольшие группы верховых, они врывались во дворы, заглядывали во все углы, проверяли и старого и малого жителя на предмет участия в боевых действиях, заодно не брезговали перетряхнуть содержимое их сундуков. Для победителей это было привычным
А вокруг от знойного солнца, поднимавшегося к зениту, разливалась летняя теплынь, от которой на все голоса не уставали свистеть и чирикать разные птахи. И странными в этом земном раю казались мертвые тела в неряшливых одеждах, испятнавшие во множестве зеленую траву. Природа словно лишний раз напоминала, что вся она соткана из противоречий. И как только живущие среди нее люди поймут этот непреложный закон бытия, так сразу наступит долгожданные для них мир и благоденствие.
…Зима уже вошла в свои права, припорошила окрестности первым снегом. Но в этих местах белые на земле простыни менялись на рябые чаще, чем хорошие хозяйки в куренях перестилали ими широкие постели. Вот и сейчас, с утра щеки взбодрил резвый морозец, а стоило солнышку выглянуть из–за гор, как под сапогами захлюпала обыкновенная грязь. Захарка с Петрашкой вывели кабардинцев из конюшни, разом вскочили в седла, сытые лашади под ними мелко переступили ногами. На обоих студентах были новые бешметы с башлыками, на головах красовались смушковые папахи, сбоку синих штанов торчали ножны от шашек, из–за спин выглядывали дула ружей. Вслед за братьями взобрался на коня произведенный в чин подъесаула Панкрат, подкрутив светлые усы, зыркнул темными глазами на жену с малым дитем на руках, застывшую возле стремени. Второй мальчик, успевший подрасти, жался к материнскому боку.
— Присматривай за сыновьями, особливо за Павлушкой, — с виду ворчливо выговаривал Панкрат Аленушке. — Ножки постоянно голенькие, как бы не простудился малец.
— Нравится ему босым быть, вот он одеяло и отпихивает.
— Цыганчонок какой–то. Так и норовит вывернуться из люльки, кубыть падать понравилось!
— Да играется он, — прижала жена конец платка к смеющемуся рту. Наклонилась к мальчику, заагукала. — Басай мой маленький… Скажи батяке, что мы не цыганчата, а басайчата.
— Придумала же — басай. Это по какому–такому?
— По нашему, — все–таки не удержалась от смеха Аленушка. — Говорю тебе, что балуется наш басай. В силушку входит.
— Балуется… а сломает что?
Аленушка не ответила, она снова скосила глаза на надувавшего щеки мальца, поправила конец одеяла из овечьей шерсти, в которое были завернуты его ноги. Поодаль, возле ворот, топтались на месте Дарган с Софьюшкой и две их младших дочери. Звонко скрипнули новые петли, створки разошлись в разные стороны, всадники тронули поводья и выехали с просторного подворья на улицу.
— Занимайтесь как следует, — пристраиваясь рядом с братьями, выговаривала Софьюшка. — Без того по два с лишним месяца учебы пропустили.
— Не волнуйся, мамука, мы студенты способные, своих однокурсников обязательно догоним, — весело заверил Захарка.
— Помните, кому что преподнести?
— Один перстень декану факультета, второй — управляюшему в нашем дворце на Воздвиженской улице, — начал было перечислять Петрашка.
— И не забыть забрать у него деньги за сдачу дома в аренду, — напомнила Софьюшка, повернулась к среднему из братьев. — Захар, надеюсь, ты тоже не перепутаешь ничего.
— Печатку с сапфиром ректору университета, алмазные сережки своей возлюбленной, перстень ее отцу, цепочку с медальоном ее матери, — зачастил Захарка. — Если представится возможность попасть на прием к Его императорскому Величеству, обязательно постараться проявить себя перед глазами монарха.
Панкрат при упоминании о драгоценностях лишь сдержанно хмыкнул, после стычки с Мусой, когда абрек рассказал о привезенных Дарганом с войны богатствах, он было завел о них разговор с батякой, но тот резко осадил его:
— Придет время, узнаешь про все, а сейчас не твоего ума дело.
Больше подъесаул не заикался, посчитав, что и без сокровищ у них с Аленушкой всего в достатке. Меж тем Софьюшка перекрестилась на православный лад, помечтала вслух:
— Может быть после окончания тобой, Захар, университета Николай Первый вспомнит о студенте, помолвленном со шведской подданной.
— Мы еще не помолвлены, — возразил средний сын.
— Стремись, на то у тебя голова на плечах.
Всадники надели рукавицы, посмотрели на собравшихся возле дома станичников, кое–кто из друзей приехал на лошадях, решив проводить ученых братьев до самого Моздока. Панкрат покрутил головой вокруг, не увидев подсматривающих за ним земляков, быстро наклонился с седла и неловко поцеловал Аленушку в губы.