Ада, или Радости страсти
Шрифт:
– Кошка, – сказал Ван.
– Да нет, много хуже. «Табби» старика Бекстейна – шедевр в сравнении с этой стряпней, с этой «Любовью под липами» какого-то Ильманна, перепертой на английский Томасом Гладстоуном, подвизавшимся, судя по слогу, в перевозчичьей фирме «Паковка и Доставка», поскольку на странице, которой упивается здесь Адочка, адова дочка, «автомобиль» назван «фурой». И представь, нет, ты только представь, что малютке Люсетте пришлось в ее курсе литературы в Лосе изучать и Ильманна, и троицу трупных Томов!
– Ты вот помнишь эту белиберду, а я помню, как мы сразу за тем три часа безостановочно целовались Под Лиственницами.
– См. следующую иллюстрацию, – мрачно сказала Ада.
– Ах, мерзавец! – воскликнул Ван. – Наверное, полз за нами на пузе со всей аппаратурой. Нет, я обязан его истребить.
– Хватит истреблений, Ван. Отныне только любовь.
– Да ты взгляни, девочка, вот я упиваюсь твоим языком, вот впиваюсь в твой надгортанник, а вот…
– Перерыв, – сказала Ада, – быстро-быстро.
– Весь к вашим услугам, пока не стукнет мне девяносто, – сказал Ван (вульгарность подглядывания в щелку оказалась заразительной), – по девяносто раз в месяц, исходя из самых грубых оценок.
– Пусть они будут грубее, о, гораздо грубее, скажем, сто пятьдесят, это выходит, выходит…
Но налетевшая буря смела калькуляцию к кинологическим чертям.
– Нуте-с, – сказал Ван, когда рассудок снова вступил в права, – вернемся к нашему загубленному детству. Мне не терпится (подбирая альбом с ковра у кровати) избыть это бремя. О, новый персонаж, и даже с подписью: доктор Кролик.
– Секундочку. Ты, может, и наилучший Vanishing Van, но все равно безобразно пачкаешься. Да, это мой бедный учитель естествоведения.
В гольфных шароварах и панаме похотливо стремящийся вослед своей бабочке (как зовутся по-русски чешуекрылые). Наважденье, недуг. Что могла знать Диана об этой гоньбе?
– Как странно – в том виде, в каком Ким его здесь наклеил, он кажется совсем не таким пушистым и пухлым, каким я его представлял. Сказать по правде, милочка, он выглядит крупным, сильным, симпатичным и матерым Мартовским Зайцем! Требую объяснений!
– Да нечего тут объяснять. Я как-то раз попросила Кима помочь мне дотащить туда и обратно кое-какие коробки – вон, видишь? – наглядное доказательство. К тому же это вовсе не мой Кролик, это брат его, Кароль или Карапарс Кролик. Доктор философии, родом из Турции.
– Люблю смотреть, как у тебя, когда ты врешь, сужаются глаза. Далекий мираж Малой Безобразии.
– Я не вру! – с очаровательным достоинством: – Он действительно доктор философии.
– Van ist auch one, [246] – пробурчал Ван, выговаривая последнее слово как «wann». [247]
– Излюбленная наша мысль, – продолжала она, – любимейшая мысль моя и Кролика состояла в том, чтобы описать и запечатлеть самые ранние стадии, от яйца до куколки, всех нимфалид, больших и малых, начав с тех, что населяют Новый Свет. Я отвечала бы за постройку аргиннинария (защищенного от вредителей питомника с подбором температур и прочими усовершенствованиями, каковы, например, особые ночные ароматы и крики ночных животных, позволяющие создавать в сложных случаях естественную обстановку), гусеницы требуют исключительного ухода! На обоих полушариях обитают сотни видов и превосходных подвидов, но, повторяю, мы начали бы с Америки. Живые яйцекладущие самочки и живые пищевые растения, такие как разнообразнейшие фиалки, доставляемые воздушной почтой отовсюду, начиная, из чистой лихости, с арктических ареалов – с Ляски, Ле Бра д’Ора, острова Виктора. Наш гусеничный садок был бы одновременно и фиалкарием, полным чарующих цветущих растений, от endiconensis, это такая разновидность северной болотной фиалки, до крошечной, но великолепной Viola kroliki, недавно описанной профессором Холлом из Гадсон-Бэй. Я сделала бы цветные изображения всех возрастных стадий и графические – упоительных гениталий и иных подробностей строения насекомых. Чудесная была бы работа.
246
Ван ist auch из этих (нем., англ.).
247
Когда (нем.).
– И с какой любовью исполненная, – сказал Ван, переворачивая страницу.
– К несчастью, мой бесценный сотрудник умер, не оставив завещания, а садок побочных Кроликов сплавил его коллекцию, включая и то немногое, что принадлежало мне, немецким торговцам и татарским дельцам. Возмутительно, несправедливо и грустно!
– Мы подыщем тебе нового научного руководителя. Ну-с, а тут у нас что?
Троица слуг, Прайс, Норрис и Вард, переодетые в карикатурных пожарных. Молодой Бут, алчно лобзающий жилочки на подъеме прелестной голой ноги, задранной и утвержденной на балюстраде. Ночной, сделанный под открытым небом снимок двух маленьких белых призраков, прижавших снутри носы к стеклу библиотечного окна.
Страница, на которой уместились расположенные красивым 'eventail’ом семь фоточек, сделанных за такое же число минут из далековатой засады, – высокая трава, полевые цветы, свисающая листва. Тени и сплетение стеблей чинно маскировали коренные подробности, позволявшие заподозрить, что двое не вполне одетых детей предаются чему-то большему, нежели простая возня.
Единственной конечностью Ады, видимой на центральной миниатюре, была тонкая рука, в статичном замахе державшая наотлет, будто флаг, сброшенное платье над усыпанной звездами маргариток травой. Увеличительное стекло (вновь извлеченное из-под простыней) отчетливо показало на верхней картинке торчащий из маргариток поганый гриб с толстой шляпкой, называемый в шотландских законоуложениях (еще со времен охоты на ведьм) Повелителем Эрекции. На цветочном горизонте третьего фото различалось другое не лишенное интереса растение – марвеллово яблочко, имитирующее зад погруженного в некие занятия отрока. На трех следующих снимках la force des choses [248] («неистовство совокупления») в достаточной мере разметала буйные травы, позволяя различить детали запутанной композиции, образованной из неуклюжих цыганских захватов и недозволенных нельсонов. И наконец, на последней картинке, самой нижней в веерной череде, Ада была представлена парой ручек, оправлявших волосы, между тем как ее Адам стоял над нею и какая-то цветущая ветвь затеняла его бедро с нарочитой небрежностью, позволявшей Старым Мастерам сохранять Эдем целомудренно чистым.
248
Сила вещей, сила обстоятельств (фр.).
Тоном, в такой же мере небрежным, Ван произнес:
– Дорогая, ты слишком много куришь, у меня весь живот в пепле. Полагаю, Бутеллену известен точный адрес, по которому проживает в этих Афинах изобразительного искусства профессор Богарнэ?
– Только не убивай его, Ван, – сказала Ада. – Он ненормален, он, может быть, шантажист, но при всей его гнусности в снимках различается истошный стон искалеченного искусства. К тому же это единственная действительно мерзкая страница. И не забывай, что в каком-то другом кусту таилась в засаде рыжая восьмилетняя девочка.
– Искусство, мой foute! Это его похоронные дроги, Carte du Tendre, свернутая в ролик туалетной бумаги! Я жалею, что ты мне ее показала. Этот хам опошлил образы, сохраненные нашим сознанием. Я либо хлыстом выбью мерзавцу глаза, либо спасу наше детство, написав о нем книгу: «Ардис, семейная хроника».
– Ах, напиши! – воскликнула Ада (пропуская еще один омерзительный эпизод, подсмотренный, скорее всего, сквозь дырку в чердачной доске). – Смотри, наш маленький остров Халифа.
– Не хочу я больше смотреть. По-моему, тебя эта грязь разжигает. Кое-кому достаточно комикса с оседлавшей мотоцикл девкой в бикини, чтобы прийти в возбуждение.