Адаптация
Шрифт:
– Ненавижу секс, – вдруг буднично сказал я.
Она промолчала.
– За то, что никогда не знаешь, есть в нем любовь или нет.
– Может, мы поищем любовь в нашем сексе… Может, найдем? – сказала она.
– Надоело искать. Лучше наоборот. Может, сначала лучше найти любовь и попробовать потом найти в ней секс?
– Так давно уже не бывает.
– А сразу? Одновременно – любовь и секс?
– Ты фантазер, – она взъерошила рукой мне волосы. – Если чего-то нет, то и нет. А если что-то есть, то оно есть сейчас…
– И надо этим пользоваться, – закончил я.
– В общем, так. Знаешь,
– Романтиков? Да ну! – засмеялся я. – Романтиками были Леннон и Моррисон, те, кто делал вашу сексуальную революцию. А вы, европейцы моего поколения, – яппи.
– Леннон и Моррисон были язычниками, – сказала Аннет. – Вся культура тех лет – язычество. Но мы, кто родился в шестидесятые годы, – романтики. Люди не действия, а только воображения. Мы не состоялись в жизни, как и вы, русские, – сказала она с легкой улыбкой, глядя мне в глаза и тщательно выговаривая слова. Она походила на учительницу, терпеливо объясняющую урок.
Она продолжила:
– Мы, кто родился в шестидесятые годы, пристально смотрели на вашу страну и на вашу систему социализма. Мы не хотели становиться трудоголиками. Капитализм – это труд, который превращает человека в обезьяну. Мы оттягивали до последнего нашу капиталистическую взрослую жизнь. Когда ваша система рухнула, наша романтика тоже… провалилась в… тарта-ра-ры… Мир опять стал везде одинаковым. И мы пошли работать, чтобы просто жить, без идеи.
– А Бог? – спросил я.
– Бог на Западе рекламный продукт. Реклама Бога – на это у нас правительство тратит большие деньги.
Аннет достала из своего рюкзачка пачку «Житан», вытащила сигарету и закурила.
– Я не говорю, что ваш социализм был чудесным. Но это была попытка хоть что-то человечное сделать в человеке. Я смотрела много ваших фильмов. Фильмы о жизни среднего класса в СССР.
– Да, были такие, – кивнул я.
– Если ваши люди действительно жили так, как показано в этих фильмах, значит, вам удалось создать очень бескорыстных людей. Я думаю, тогда на Западе тоже была идея доброты, справедливости. И романтики. Сейчас нет.
– Потому что рухнул Советский Союз?
– Может, и не от этого. Но что-то исчезло. Точно исчезло. Сейчас живут ради семьи и денег. Но кажется, этого мало для смысла.
– Как в «Крестном отце», – сказал я.
– Что?
– Фильм такой был, «Крестный отец». Там бандиты тоже жили только ради семьи и денег.
– Эл Пачино? – сказала она. – Да… Но должно быть что-то еще. А этого нет. И не будет. По крайней мере, в нашей с тобой жизни.
Я помолчал. Такие разговоры-мысли выпивают много сил, но подчас радуют тем, что выход, кажется, вот-вот найдется. Но обычно он не находится.
– Знаешь, Саша, – Аннет прищурила глаза и приподняла подбородок, – я хочу сделать на твой сегодняшний день рождения подарок.
Она ткнула указательным пальцем себя в грудь.
В постели с Жанной д’Арк
Ее крик начал клокотать где-то внизу, будто сорвало бурным водным потоком невидимый клапан – и поток начал подниматься выше, затапливая все вокруг, трубя и ревя, как несущийся снизу вверх водопад. В этом звуке сначала тихо, а потом все громче закричали
Она тихо лежала подо мной – приподнявшись на руках, я смотрел на ее запрокинутое лицо. Облитая потом и освещенная лунным светом, Аннет медленно с закрытыми глазами поворачивала голову то влево, то вправо, выдыхая сквозь приоткрытые губы уныло далекое, словно кит под водой: «У… у…у-у-у…» Изнеможенный, так и не добравшись до собственного финала – потому что все это время я бился над Аннет, сдерживая себя и пытаясь довести ее до оргазма – я нависал над ней и думал, что хотя бы вот так, по-животному – я все-таки жив.
Так повторялось несколько дней – по нарастающей, будто наши отношения подпитывались одним и тем же водопадом из глубины земли, бегущим снизу вверх, и должны были куда-нибудь выплеснуться; казалось, нас ждет впереди какой-то один ужасающий и главный оргазм. И всегда в эти дни – каждые три или четыре часа, ночью и днем – я вдавливал ее тело в прутья светло-коричневой кровати, вбивал в нее себя, будто лупил молотом из последних сил по стальному колу, изнемогал от усталости, одышки и боли в пояснице, а она хрипела, визжала, орала и, с невероятной для женщины силой обхватив мою спину руками, умудрялась еще и натягивать меня на себя.
Иногда она просила, чтобы я силой удерживал ей руки над головой. Она говорила: «Сделай это насильно, вот так, так, мне очень нравится, я сильнее закончу, Саша…» – и произносила мое имя все так же с ударением на последний слог. Я стискивал ее руки своей одной, но она вырывалась, тогда я вжимал ее запястья в матрас кровати обеими руками – но она все равно, яростно дергаясь, чаще всего выдергивала свои руки из-под моих. Часто мы боролись, сплетаясь на полу, на ковре. Мне казалось, что я встретил самую неудовлетворенную в мире женщину, богиню несостоявшихся оргазмов, носящую в себе кипящее море страстей – и я смог успокоить, утешить ее. Это не было подвигом, заслугой моей личности. Но это и не было следствием любви. Классическое первобытное чувство. Я помнил, что переживал подобные эмоции и раньше. А сейчас мне Аннет говорила: «Раньше мужчины приводили меня к финишу только пальцами руки. Ты первый, кто смог оживить меня настоящим оргазмом… Знаешь, я готова ради такого, как ты, пойти на эшафот, как Жанна д’Арк!» – и тут же смеялась, заразительно и счастливо хохотала.
Я понимал, что она не врет. И в то же время мне было жутко, невероятно мало пика этой физиологической высоты, этого восхождения на Джомолунгму сексуальной любви. Без секса мы рождаемся и без секса умрем. Значит, есть что-то более счастливое, главное в жизни. Если бы я прожил жизнь девственным ребенком в своем наполненном тысячами открытий Америк мире и умер лет в двенадцать, – я что, был бы менее счастлив? Я понимал, что опять, как всегда, лишь только временно жив. Но тем не менее, во время моих египетских дней и ночей с Аннет, я выплескивал, выпускал, выгонял из себя тоску, прорывался сквозь твердую скорлупу одиночества. «Пусть хоть так, хоть так», – думал я.