Адаптация
Шрифт:
Прошло десять минут или час. Мы одновременно открыли глаза.
Сквозь окна в комнату вливался молочно-бежевый солнечный свет. «Разве это может погаснуть?» – мелькнула мысль.
– В колыбели, – сказала она.
– Что? – я приподнял голову. Лиза, закинув подбородок вверх, с пристальной улыбкой рассматривала солнечный свет.
– Мы сейчас в колыбели для взрослых, Сашка. Есть такая специальная колыбелька для взрослых людей. Ты не знал?
– Конечно, Лизка. Мне очень хорошо в ней сейчас.
– Мне тоже.
– Знаешь, когда шел к тебе, я не хотел этого. Вообще не хотел, – через какое-то время сказал я.
– Но ведь это любовь, – кивнула она, не отрываясь взглядом от света. – Когда любовь – то можно.
– Ты думаешь?
– Конечно.
– А ты не боишься… спешить?
– Как это? – она привстала, опираясь на локоть. – У нас мало времени, я же тебе написала. Когда мало времени, то не надо бояться спешить.
– Тогда переезжай ко мне, – сказало что-то во мне. И гулко забилось сердце.
– Конечно, – буднично ответила Лиза и глубоко вздохнула. Она встала, скинула халат и голая, в одних белых, с синей каймой трусах, стала вытаскивать из шкафа и ящиков свои вещи и складывать их в большой старый, желтой искусственной кожи чемодан. В нескольких местах дерматин на этом чемодане лопнул и облез, но в целом он еще держался. Я лежал на кровати и водил лучом своего взгляда по ее телу.
Я почувствовал, как слова «я люблю тебя» заскользили во мне и заполнили горло и грудь. Так же в горле застывали слезы о моей маме и Сиде. Почему все самое настоящее, высшее всегда драматично? Иногда хочется казнить иронию. Если мир спасет красота, то погубит его ирония.
Лиза обернулась и посмотрела на меня. Задумчиво улыбнувшись чему-то своему, она снова склонилась над чемоданом. Радость от ее присутствия напрямую, словно жизненные соки через материнскую пуповину, передавалась мне.
– Я думал, что стал ненавидеть спать с кем-то.
– Я тоже так думала. Правда, не ненавидела, просто не хотела.
– С тобой это по-другому.
– Это потому, – она вжимала руками горку вещей в чемодан, – что мы полюбили друг друга.
– Думаешь?
– Я знаю.
– А…
– Говори, Саш. Надо-надо говорить все. Опрокинуть эту мусорную корзину.
– Конечно, Лиза. Я тоже знаю, но только то, что сейчас. А в будущем – нет, не знаю. Когда что-то начинается вот так быстро, как у нас с тобой, все быстро и кончается.
– Это правда, – она подмигнула кому-то невидимому. – Только это не наш случай, Сашка. У нас ничего не успеет закончиться. Длинного будущего у нас с тобой не будет.
– Почему не будет?
Она уселась лицом ко мне на горке вещей в чемодане, расставив согнутые в коленях худые длинные ноги.
– Ну я же тебе писала! Ладно, объясню. Понимаешь, во мне что-то есть от предчувствия. Я много чувствую в жизни своей, ну, и других. Мама даже называла меня Лизкой-ведуньей. У многих людей есть такие способности, знаешь? Это не дар, нет, просто я немного яснее вижу, что там впереди движется на меня или кого-то. У нас же разной остроты зрение,
– А ведь говорят еще, ты слышала такую фразу: «Я хочу с тобой состариться»?
– Ага, говорят. Только люди старятся очень быстренько. Им кажется, что любовь закончилась, и они начинают требовать друг от друга соблюдения правил. Чтобы кто-то из них зарабатывал, чтобы не ущемляли их личных прав. Только в детстве и в старости люди ничего такого не хотят, правда? В детстве еще не знают, что надо хотеть, а в старости просто устают хотеть. Ты не думай, что я тут умная такая в девятнадцать лет. Я просто лучше тебя чудо чувствую, как и все люди в юности. Ты сам был такой, помнишь, да? В детстве и в старости человек самый чистый, самый райский, я думаю. Плохо, что люди встречаются в основном в середине жизней. Когда эти их дурацкие хотения в самом разгаре. Плохо, да?
– Да, Елизавета Единственная. Люди привыкают друг к другу. Хотя, подозреваю, любовь не умирает на самом деле.
– Еще бы ей не умирать! Если цветок не поливать, он засыхает.
– Это если цветок растет в квартире. В поле его поливает дождь.
– В поле его поливает Бог. Но любовь-то у нас сейчас происходит в квартирах, где должны поливать мы! А мы не поливаем.
– Но любовь не всегда засыхает в квартирных буднях, – сказал я. – Я знаю, например, пары, которые относительно счастливы.
– Относительно! Почему надо быть счастливым относительно? Кто такое придумал? – засмеялась она.
Я тоже засмеялся:
– Слушай, почему же ты все-таки думаешь, что мы не состаримся?
– Я уже сказала, что чувствую, что будет так, и не как иначе, и все тут.
– Ну ладно. Но как тогда все это произойдет? Каким образом случится, что мы возьмем с тобой и не состаримся? Вовремя разбежимся? Встретим новых Александров и Елизавет?
– Да нет же, – она засмеялась, и смех ее брызнул, как фонтан воды. – Нет, это слишком не сказочно. Мы умрем с тобой в один день и час, как и должно быть в идеале со всеми мужчинами и женщинами, вот что случится.
– Знаешь, я хочу спать с тобой на большом поле, среди цветов, чтобы нас поливал дождем Бог…
Лиза покрыла меня своим длинным и худым телом и, упираясь носом в мой нос, смотря глазами в глаза, сказала:
– Только я переживу тебя на несколько секунд, ладно?
– Ты же говорила, в один день и час?
Она привстала и вновь нырнула в меня, и наши сомкнутые носы стали горячими.
Через час она несла по коридору свой чемодан (он легкий, – поясняла Лиза, – там одни трусы и джинсы, я хочу его сама понести). По пути нам встречались ее однокурсницы, которые удивленно спрашивали: «Лиза? Куда ты?» Она отвечала – с буратиньей улыбкой до ушей: «Влюбилась! Уезжаю с ним навсегда». Один из парней – тот, что интересовался у меня, где его водка, восхищенно проблеял нам вслед: