Адаптация

Лесина Екатерина

Стучало сердце носителя.

Несло обогащенную кислородом кровь.

Жаль, что на весь цикл изменений глюкозы не хватит.

Пластиковый пакет на держателе почти опустел. В противовес ему раздулся, грозя лопнуть, мочевой пузырь. И Глеб, выдернув иглу из вены, согнул руку, для верности пальцем запечатав прокол.

Эмалированная утка стояла на подоконнике.

Глеб взял ее, повертел и отставил

в сторонку. Не настолько он инвалид, чтоб девчонкам работы добавлять. До туалета как-никак, но доползет. Тем паче, что чувствовал себя почти нормально. Только ноги передвигать тяжеловато было, как будто одеревенели они вдруг.

– Раз-два, - в полголоса скомандовал себе Глеб.
– Левой-правой.

Ботинки по-стариковски шоркали по полу, давление в мочевом пузыре нарастало, и Глеб понял: не дойдет. До туалета точно, а до окна - возможно.

Глеб раздвинул марлевые занавески и надавил на подоконник, проверяя крепость. Провернув ручку, он распахнул створки, забрался на подоконник и, перевалившись на ту сторону дома, повернулся лицом к стене. Неудобненько выйдет, если запалит кто. А с другой стороны - лучше так, чем в штаны.

Излишки жидкости покидали тело, настроение улучшалось.

Застегивая ремень, Глеб огляделся. Знакомое местечко. Внутренний двор больницы. Бетонная бляшка колодца. Крышка на запорах. Запоры запечатаны. Печати свинцовые, мягкие, и буквы с них почти стерлись. За колодцем - скамейка, только здесь она в зеленый выкрашена. И нет никого, кто сидит и курит.

А в Омеге на скамейке вечно докторша пряталась, засядет бывало, ногу за ногу закинет, на колено книгу положит и сидит, читает.

Глеб сел на скамейку. Провел по лаковой пленке краски - гладкая.

А та, которая в Омеге осталась, надписями покорежена. И Глебова есть, о которой вспоминать сразу и стыдно, и смешно.

"Юлька - дура".

Зарядил дождь. По-осеннему занудный и холодный, он покрывал узорами капель и Глебову рубашку, и растреклятую лавочку, и крышку колодца. Полировало дождем стены здания, затирало серостью окна. Лишь марлевые занавески проступали белым маяком.

Надо бы вернуться.

Но Глеб сидел. Зачерпнув горсть мокрой земли, мял в руках, думал. Мысли опять были странные. А за ними и голод появился. Он-то и заставил вернуться.

Заползать в окно было тяжелее. Собственное тело вдруг стало неповоротливым, как у морского слона на суше. Небось, из-за той дряни, что Глебу вкатили вместе с глюкозой.

Ничего. И это пройдет.

Жаль, колечка нету, чтобы написать. А лавочка далеко, не то выцарапал бы.

Содрав шторы, Глеб кое-как вытерся. Затем осмотрелся. Палата как палата. Кровать на колесиках. Тумбочка, в которую упрятаны пустые коробки. Умывальник. Шкаф. В шкафу - два десятка тарелок и пара пакетов со знакомой символикой. И Глеб, надорвав пакет зубами, перевернул. Пил жадно.

По вкусу, конечно, не молоко и не сок, но тоже вполне себе.

А до сукина сына штрихованного Глеб еще доберется... и никаких тебе честных поединков. Пуля голову и с концами. Девчонку вот жалко, расстроится, небось.

Перетерпит. Потом сама поймет, что только так с ними и можно.

Из палаты Глеб выходил на цыпочках, и дверь придержал, чтобы не хлопнула. В коридоре он остановился и попытался сориентироваться. Больничка типовая.

Направо пойдешь... налево пойдешь... куда-нибудь да выйдешь. Глеб повел шеей, растягивая деревянные мышцы. Хорошенько его ширанули-то.

Шел он, опираясь рукой на стену. Двери, попадавшиеся на пути, Глеб открывал, заглядывал и закрывал. Клоны комнат. Занавески из белой марли. Каталки, аккуратно застеленные простынями. Утки на подоконниках. Шкафы. Тумбочки. И никого живого.

А ведь раненых должно быть много!

Так куда, черт побери, они подевались? И врач? И медсестры? Да и вообще люди? И Глеб, плюнув на осторожность, крикнул:

– Эй! Есть тут кто?

Кто, кто... Хрен в пальто. Тишина заставила продолжить путь. Коридор закончился широкой дверью, ручки с которой были сняты. Но от толчка створки раскрылись, пропуская Глеба во второе крыло.

– Эй...

Договорить он не успел. Из тени вынырнула огромных размеров бабища в зеленом халате. Смерив Глеба внимательным взглядом, она указала на дверь. И Глеб подчинился.

Странные они здесь. Или в Альфу отбирали исключительно шизиков?

До двери он дошел, открыл пинком и остановился на пороге. Градус безумия стремительно нарастал. Комната была похожа на предыдущие за одним исключением: на полу ее возвышалась гора трупов. Из-под грязной медвежьей туши вытекала лужа крови, в которой тонули мелкие тела ласок. Из разодранного рысиного брюха выкатывались клубки кишок, содержимое которых слоем слизи покрывало белые вороньи перья. Слабо трепыхался нетопырь с раздробленным крылом, полз по розовой женской ноге, торчавшей из кучи.