Адвокат амазонки

Борохова Наталья Евгеньевна

– Вы в это не верите?

– Если бы речь шла не о Веронике, то поверил бы. Но Песецкая, доведись ей выслушать весь этот бред, сама смеялась бы до слез.

Дубровскую задело, что ее речь назвали «бредом», хотя собеседник, по всему видно, не хотел ее обидеть. Он делился с ней своими воспоминаниями и не выглядел при этом заносчиво и гордо. Ярослав искренне недоумевал и просил адвоката разделить с ним его сомнения.

– Тем не менее все сказанное мной – правда. Нравится вам она или нет, – пожала плечами Дубровская. – Даже если мы отбросим эмоции и оставим голые факты. Песецкая и Бойко заключили брак. С чего Вероника решилась на такой шаг? В чем, по-вашему,

был ее расчет?

Ярослав скривил губы.

– Этого-то я как раз не могу разгадать. У меня была мысль, не снабжал ли ее ваш герой наркотиками. Я имею в виду болеутоляющие средства. Он же врач.

– Что за чушь! – подавилась таким предположением Дубровская. – С чего вы это взяли? По делу проводилась судебно-медицинская экспертиза, и, если бы в теле Песецкой были обнаружены следы какого-то подозрительного вещества, мы бы об этом точно узнали.

Ей было неприятно осознавать, что она стоит сейчас рядом с человеком, который предал Веронику, и рассуждает с ним о том, снабжал ли Виталий свою жену наркотиками. Если бы Бойко мог видеть их вместе, а еще хуже – слышать, он вряд ли стал бы доверять адвокату свои дневники и мысли. Во всем этом было что-то тревожное, пугающее, словно дружок Вероники теребил сейчас какие-то потаенные струны ее души, которые уже давно звучали в унисон с мелодией подсудимого.

– Вам не приходило в голову, что Вероника могла попросту измениться? – раздраженно бросила она.

– Измениться? – переспросил он озадаченно.

– Вот именно, измениться. Под влиянием серьезных жизненных ситуаций люди меняются. Они переоценивают свою жизнь: о чем-то жалеют, что-то пытаются исправить. Мне кажется, что Вероника, узнав о том, что неизлечимо больна, была потрясена, как был бы потрясен любой другой, окажись он на ее месте. Нет ничего удивительного в том, что она попыталась исправить грехи юности и оказала поддержку своей дочери, которую уже давно воспитали приемные родители. Ну а любовь... Быть может, с ее стороны это было просто доброе чувство, благодарность человеку, который поддержал ее. Мы никогда не узнаем истинных мотивов ее действий. Вероника умерла. Но дневник Виталия, на мой взгляд, проливает свет на последние дни ее жизни.

– Все равно я не могу в это поверить, – упрямо заявил Непомнящий.

– Боюсь, у вас нет другого выхода. Вы должны это принять. Кроме того, разве не вы говорили о том, что Вероника под влиянием Бойко стала совсем другой? Она устраивала вам сцены, плакала.

– Да, но если бы вы видели эти сцены! Она не собирала слезы в платок, как это сделала бы на ее месте любая впечатлительная женщина. Вероника обрушивала на меня целые потоки брани. Она не скорбела в одиночку, сидя на краешке больничной кровати. Она просто изводила меня придирками и оскорблениями. Я чувствовал в себе тогда дикое раздражение, и, если бы не мое воспитание, не позволяющее мне дурно относиться к женщинам, я устроил бы ей хорошую проборку. Болезнь болезнью, но у всего есть свои границы! Нельзя, страдая, заставлять страдать других!

– Вот видите, вы и сейчас не чувствуете своей вины, – назидательно заметила Дубровская.

– Еще как чувствую! Особенно после вашей речи, – ответил Ярослав, то ли действительно чувствуя за собой вину, то ли старательно делая вид, что ему стыдно. – С ваших слов, я кажусь самому себе настоящим мерзавцем, который бросил больную несчастную женщину на произвол судьбы.

– А это... м-м... не соответствует действительности?

– Не знаю, – честно ответил Ярослав. – Но больно уж у вас все ясно. Я – плохой. Соответственно ваш клиент – очень хороший. А допускаете ли

вы, что в жизни, помимо основных цветов, есть полутона? Так и я. Я – не такой подлец, каким вы меня так старательно изображали. Я струсил, признаю. Испытание оказалось мне не по зубам. Сначала рак и эта ее операция по удалению груди. Я крепился и изо всех сил старался ее поддержать: хлопотал насчет отдельной палаты, договаривался с врачом, даже этого вашего Бойко привлек, только бы Веронике не было скучно в мое отсутствие. Конечно, я не заменил ей сиделку: не торчал круглые сутки в ее палате. Но, положа руку на сердце, много вы видели приятелей и мужей, способных взять на себя все тяготы ухода за их тяжелобольными подругами?

Дубровской совсем некстати вспомнился ее муж, и она усомнилась в том, способен ли он менять под ней судно.

– Да, таких людей немного, – сказала она с досадой. – Но, к счастью, они все-таки есть, и один из них – Виталий Бойко.

– Опять вы о нем, – поморщился Ярослав. – Помните, что я вам говорил про полутона? Так вот, этот парень – тоже не ангел, коим вы его себе вообразили. Он сумел оказаться в нужное время в нужном месте, только и всего. Ни за что не поверю, что он действовал не из-за корысти. Мои деньги он все-таки взял!

– Он передал их в фонд больницы! – возмутилась Елизавета.

– Да? И у вас есть тому доказательства? – издевательски поднял бровь он. – Что же вы не предоставили суду квитанции, чеки, не знаю, выписки из бухгалтерских документов? Скажите, куда делись мои деньги?

– Он просто положил их в ящичек на первом этаже больницы! Я, между прочим, была там и видела эту коробку, наподобие почтового ящика, для тех, кто хочет сделать пожертвования в фонд больных раком. В прорезь кидаешь купюры и уходишь с чистой совестью и даже без чека!

– И вы ему поверили? – усмехнулся Непомнящий. – Впрочем, зачем я вас об этом спрашиваю? Вы же – его адвокат.

– Да, я – его адвокат. Но, кроме того, я еще... я верю ему.

– Блаженны верующие!

– Как вы можете так говорить...

– Дождемся того, что скажут присяжные, – кивнул Ярослав. – К чему ссориться? Я все-таки верю, что разум победит.

– А я надеюсь, что у присяжных, помимо разума, есть еще и сердца, – сердито бросила Дубровская.

– Тогда я боюсь, что справедливость не восторжествует, – улыбнулся Непомнящий своей фирменной улыбкой, в которой уже не было и тени раскаяния...

* * *

Когда присяжные один за другим стали заходить в зал, Дубровская почувствовала, что ей не хватает воздуха. Слишком многое стояло на кону. Она не могла позволить себе крикнуть: «Постойте! Этому человеку нужен другой адвокат, более квалифицированный, чем я. Если я не смогла убедить вас в его невиновности, это только моя проблема. Виталий здесь ни при чем». Но она хранила молчание и изо всех сил цеплялась за спинку своего стула. Бойко улыбался ей из-за тонированного стекла какой-то болезненной, кривой улыбкой. Он тоже ощущал важность момента.

Лица присяжных казались непроницаемыми, прочесть на них решение не было никакой возможности. Дубровская слышала где-то, что присяжные стараются отвести взгляд в сторону, если вынесли обвинительный вердикт, и ее наблюдения, похоже, подтверждали самые худшие прогнозы.

– Присяжные, вы вынесли вердикт? – спросил Глинин, и старшина заседателей кивнул.

– Да, ваша честь.

Он подошел к председательствующему и передал ему вопросный лист.

Глинин пробежал по нему глазами несколько раз. Лицо его казалось невозмутимым. Он взглянул на Дубровскую, а потом на Латынина.