Адвокат философии
Шрифт:
220. Что происходит вообще?
Кем был бы сегодня человек, который мог бы произнести такие слова: «Я призываю все науки, все религии, все искусства… Я взываю ко всему духовному, интеллектуальному, нравственному опыту всей мировой истории… Я прошу знания и веру, разум и опыт, мудрость и познания всего человечества, вместе взятого, во всей полноте своего бытия… Я прошу ученых, подвижников, страдальцев и скитальцев, мучеников познания и простых тружеников, гениев озарения… Прошу ответить мне: что это? что есть то, что есть? почему оно есть? для чего?»
221. В каком смысле философия есть честность?
Ложь как форма мысли (и, соответственно, жизни) – традиционная мишень философии. Кто кроме философии отважится на то, чтобы указать на ложь науки, религии, искусства, политики, культуры?! Ложная форма жизни вообще зарождается там, где нет философии. В таких местах царит сумрак и расцветают грубые суеверия. Ложь в принципе несовместима с философией, а философия несовместима с ложью. На пути к пониманию этого стоят лжефилософские преграды в виде идеализма, рационализма, скептицизма и прочего. Сама потребность терминологически выделять философские направления свидетельствует об интеллектуальной нечестности. Философия как таковая является принципом честности, поскольку ее бескорыстный поиск истины оказывается несовместимым со всеми ложными, то есть нефилософскими, формами сознания. Ложное сознание –
222. Возможен ли сегодня философский ренессанс в России?
Бывают периоды, отмеченные в обществе повышенным интересом к философии. Скептики утверждают, что они прошли, что современное прагматичное время не способно живо интересоваться философией, что философия – прошлое, ушедшее безвозвратно, ставшее, в лучшем случае, частью интеллектуальной истории. В действительности же неверно то, что сегодня ослабел интерес к философии, так же как неверно и то, что когда-то был особо высокий интерес к философии. Такого не было никогда. Дилетантское увлечение, философская мода бывали и в России, и на Западе. Интерес к философии стабилен; лишь иногда на очень короткий период ее власть становилась значимой, но быстро сходила на нет за явной практической бесполезностью философии. И все же есть периоды, которые можно было бы назвать философским ренессансом. Однако это нечто другое, нежели публичный интерес к философии. Философский ренессанс – время, когда общество немного мудреет, и не потому, что в нем больше появляется философов, но потому, что философские идеи становятся более доступными и внятными. Большее количество людей пробуждается от спячки и может более адекватно осознать свое положение в мире. Это отражается на творческом духе эпохи, в результате чего культура порождает очевидно значимые и талантливые произведения. С Россией ситуация особенная. То, что принято называть философским ренессансом, на самом деле таковым не было, поскольку философия в тот период в основном была озабочена апологетическими целями защиты и оправдания религии, действительно подвергшейся многочисленным грубым нападкам «плоского» материализма; впрочем, даже не столько защиты религии, сколько реабилитации духовности. Русским мыслителям нужно было бы осуществить более глубокую и радикальную философскую критику религии, по сравнению с которой обнаружилась бы мелочность тогдашнего атеизма. Но этого не произошло (отдельные представители не в счет, они редкое исключение). Бытие философии в России особое: она часто выступала в роли «могильщика» философии. Россия менее всего приспособлена для философского дискурса, здесь очень низкая культура философского мышления, вообще слабо развита философская культура как таковая. Но нигде кроме России философия не проявляла себя таким удивительным образом. Отсутствие философской культуры совершенно не означает, что в России нет философии и что словосочетание «русская философия» бессодержательно. Можно сказать, что бытие философии здесь являет себя в первозданно-непосредственном виде, поскольку «философские крохи» рассыпаны повсюду, что не позволяет говорить о философии как особом социальном институте. Жить в России во многом значит быть философом, потому что жизнь здесь всегда на грани, всегда в состоянии предстояния бездне небытия. Здесь не занимаются эстетическим философствованием, зато практическая философия, или этика, находит наиболее конкретное жизненное проявление. В отечественной этике жизнь и философия сливаются в единое целое. И не нужно русскую философию называть неуклюжим словом «любомудрие». Здесь не любители мудрствовать лукаво собрались, здесь происходит схватка с самим бытием. В России философствуют не только и не столько словом и мыслью, сколько самим жизненным поступком, который всегда есть жизненный подвиг. Это не похоже на то, что называется философией в западном мире. Вот почему вопрос о сущности русской философии, о ее своеобразии и вообще о ее бытии не иссякнет, покуда будут существовать Россия и мыслящие люди в ней. Они и существуют во многом вопреки тому, что есть. А это и есть философский ренессанс. Русское бытие создает возможность для ренессанса философии, который завершится тогда, когда философия здесь обретет строго рациональные, то есть понятные и культурно приемлемые, формы.
223. Что значит честно думать об истине?
Это значит встать на путь философии.
224. Почему нам дорога философия?
Потому что мы хотим быть людьми.
225. Что такое стремление к истине как истине?
Философское стремление к истине есть стремление к нравственной правде, которое редко бывает совместимо с религиозным откровением. Религиозное откровение бесконечно «превышает» всякую правду человека, который есть не что иное, как ложь, в ее глазах, и потому оно всегда по ту сторону нравственных ценностей человека. В правде истина теряет свою объективную отстраненность и становится человеческой, то есть «сердечной», истиной. Становясь «сердечной», она не теряет своей достоверности, сообщаемой ей бытием, а не знанием. Стремление к истине не совпадает и с научным познанием. Истина слишком нелицеприятная и непонятная вещь для привычных способов общения с ней. Сердечность истины забрала себе религия, а достоверность – наука. Возвращая истине философичность, мы возвращаем ей ее человечность.
226. Кто может воскликнуть: «Пусть погибнет человек, лишь бы восторжествовала истина»?
Так всегда говорят наука и религия. В них действительно «гибнет» человек, поскольку торжествует истина. Но торжествует в них истина не человеческая, а научная или религиозная. Как велика достоверность научного открытия по сравнению с человеческой субъективностью или как духовнее благодать религиозного откровения по сравнению с человеческой греховностью! Научная или божественная истина намного превосходят частные, относительные, маленькие истины маленького человека. В философии же речь идет исключительно о человеческой истине, об истине человеческого существования, потому что, кроме человеческой истины, нет никакой иной. Божественная или научная истина имели бы смысл и оправдание, если бы они были человеческими истинами, то есть истинами для человека. Ничего подобного ни в науке, ни в религии мы не находим. В этих системах степень истинности прямо пропорциональна степени нечеловечности. Ибо в природе нет ни научного образа человека, ни религиозного. Вернее, они есть, но как мало в них правдивого, искреннего по отношению к реальному живому человеку из плоти и крови. Есть человек, человеческий человек, свято охраняемый философией от разного рода нефилософских (то есть нечеловеческих) посягательств. Истинная истина и есть истина человека, раскрываемая философией. В философии истина и человек навечно сочетаются узами взаимного влечения.
227. Все же смысл жизни или промысел?
Что такое смысл жизни, в чем он, как его достичь, есть ли вообще этот смысл? Такие вопросы причисляют и к философии, и к религии (с той лишь разницей, что смысл в большей мере принято относить к философии, в то время как промысел – к религии). Смысл жизни в религии – промысел. Часто говорят, что в философии невозможно найти такой смысл, поскольку это – дело религии. Здесь есть логика, поскольку смысл жизни – абсолютный смысл. В религии Абсолют дан «воочию», в то время как в философии он только задан. Если, конечно, задан вообще, поскольку есть традиция, отрицающая правомерность именно для философии даже ставить такой вопрос. Есть и другая точка зрения, согласно которой смысл жизни – в поиске смысла, безотносительно к возможности его нахождения. В любом случае, философия всегда как бы проигрывает по сравнению с религией; ее действия вокруг смысла оказываются в конечном счете неполными, поскольку так и не удается ни достичь смысла жизни, ни даже понять его. В религии картина иная; здесь есть проблема не с бытием смысла, но только со способом его достижения. Поэтому философия, всерьез озадачивающаяся вопросом о смысле жизни, последовательная в своих действиях и размышлениях, непременно становится религиозной философией. А строгая философия вынуждена либо принять скептическую точку зрения о возможностях позитивного разрешения вопроса о смысле жизни, либо отказаться от этого вопроса как от нефилософского. Таков исток взгляда на философию как на рационалистическое действие, оторванное от практической жизни, от реальной духовной потребности человека в обретении смысла жизни, которая может быть осуществлена только в религии.
Философия здесь предстает как «сухая теория», разум, замкнутый на себя самого, в то время как религия – «живая жизнь», то есть жизнь истинная и вечная. На долю философии остаются лишь логические задачи и теоретические упражнения. Философия, лишившись права на постижение смысла жизни, теряет смысл. Увы, такое впечатление складывается. Обыватели отворачиваются от философии как от непонятного и заумного теоретизирования, не имеющего отношения к жизненным нуждам, а профессионалы сворачивают философию до логического анализа языка либо до еще каких-то несущественных проблем, тем самым капитулируя и перед религией, и перед обывателями, и перед самой жизнью. Но философия, несмотря ни на что, существует, продолжает существовать вопреки явному торжеству религии, триумфу науки и празднику обыденной нефилософской жизни. Что же держит философию, что сохраняет философское напряжение в мире?
228. Жизнь всерьез или нет?
Если жизнь всерьез, то ее серьезность не может ограничиваться лишь индивидуальным выживанием или коллективной заботой сохранения и продолжения рода. Также не может она заключаться в социальных проектах «творения истории», «развития культуры» и т. п., что является относительным и необязательным. Физиологическое выживание естественно, естественно и продолжение рода; относительно всех социальных проектов человека и человечества можно сказать, что они необязательны; человек не верит в них до конца, поскольку они не проистекают из его глубочайшей сути. Все это в конечном счете несерьезно и даже абсурдно. Ни род человеческий, ни история, ни государство, ни «космическая судьба человечества» не могут быть его последними целями, в них нет высшего и предельного. Но в своей глубине человек знает, что его существование подлинно и серьезно и что это не гордыня (гуманистическая или религиозная). Человек существует серьезно, то есть существует в поиске истинного бытия.
229. Что значит быть человеком?
Об этот вопрос, как об исполинские скалы, разбиваются все бысторолетные птицы человеческих мыслей, желаний и надежд.
230. Почему человеком быть трудно?
При всех бесконечных заботах и проблемах человека есть одна особенность человеческого бытия, делающая его не только трудным, но подчас и невозможным, – осознание и несение в себе двуипостасной природы. Самым распространенным, но в принципе верным обозначением двуипостасности является противоречие между духовным и телесным и, как следствие, – неудобства со смертностью, счастьем, моральностью, смыслом жизни, верой и прочими атрибутами духовности. Это неудобства, потому что никогда не удается найти здесь что-то удовлетворительное в принципе. Всяк живет на свой страх и риск, во тьме бытийной мглы, находя свой собственный, единственно возможный путь. А причина – в непримиренности и непримиримости духа и плоти. Наивно полагать, как думает наука, что можно решить указанные противоречия путем прогресса знания или, как не менее наивно полагает религия, путем духовного совершенствования. Поскольку данная проблема не была решена, то нет никаких оснований полагать, что ее можно будет решить в будущем. Почему вообще будущим поколениям должно так невероятно посчастливиться с решением основной, трагической и мучительной проблемы человека? Да и нужно ли ее решать? Нужно просто понять и осознать трудность бытийной ситуации человека, нужно понять, что человеком быть действительно трудно, и трудно не по экономическим и социально-политическим факторам; человеку трудно быть метафизически, то есть быть самим собой. Ведь непонятно, кем нужно быть, чтобы быть человеком. Никто и никогда не спросит: быть или не быть человеку человеком; это дело исключительно совести самого человека. Нет никакой внешне принуждающей инстанции, обязывающей его быть человеком. Вот почему, наверное, так мало истинных людей. Но они все же есть – те люди, которые всегда светили и светят остальным. Свет их жизни достается им в результате неимоверного подвига внутреннего мучительного примирения духа и плоти; невозможная боль этого примирения не видна постороннему взгляду. Большинство выбирает либо дух в ущерб плоти, либо, наоборот, достигая более или менее сносного существования. Но выбрать самого себя, с бесконечным смертным борением духа и плоти, – на такое способны лишь единицы. Итогом такого выбора является не счастье, а истинная жизнь. Она трагична и мучительна – таков удел людей, выбравших философскую честность, а не моральный конформизм. Вот почему человеком быть трудно.
231. Почему абсурдно все?
Потому что мы непрестанно ищем смысла, все и всегда ищут только смысл, не важно, понимают они это или нет. Такой поиск можно называть по-разному: поиск Бога, стремление к истине, любовь к мудрости, желание добра и правды и т. д.; за всем этим всегда кроется одно: поиск смысла и более ничего. Почему так? Да потому что все знают, понимают, осознают (если не в повседневной успокоенности, то в минуты ужаса и отчаяния, в пограничных ситуациях, как принято говорить), что смысла нет, все абсурдно или, более точно, смысла нет, поэтому все и абсурдно. Бессмыслица и абсурд – не одно и то же, но они связаны причинно-следственными связями. Отсутствие смысла компенсируется приблизительными и условными смыслами, не дающими возобладать хаосу и нигилизму, которые наступили бы непременно, будь абсурд не прикрыт. Таковы экзистенциальные правила игры: все делают вид, что живут в осмысленном и нормальном мире, хотя знают, что это не так. Отсюда – сделка со своей совестью, социальное лицемерие, неудовлетворенность, неустроенность, тоска и поиск смысла. Абсурдно все, отсюда – и начало, и конец; так устроен мир, таковы условия нашего бытия.