Адвокат философии
Шрифт:
232. Чем жива душа русского человека?
В этом вопросе всегда было много пафоса, много бахвальства, много самомнения и национальной гордыни, переходящей в самобичевание. Но было и много правды, высокой лирики и подлинного человеческого достоинства. Верно одно: русский человек устроен несколько иначе, нежели его «антропологические» собратья по «всемирной культуре». Отличия можно перечислять до бесконечности, в чем нет нужды; таково дело культурологов, геополитиков, этнопсихологов, антропологов, историков, писателей, политиков. Но мало кто замечал философический способ жизни русского человека. Возможно, именно здесь кроется ответ на вопрос, почему же в России так мало философии западного типа. Дело не в особой ментальности или прочих душевных свойствах народа, а в том, что тут явлен иной тип философии, иная репрезентация философского дискурса, в которой жизнь и философствование становятся едва различимыми вещами. Жизнь переходит в философию, а философия – в жизнь: «философский текст» создается самой жизнью живущих. У других народов культура – алиби философии: там скорее философия – алиби культуры. «Загадочная душа» загадочна потому, что чревата жизненными срывами в философию и философскими срывами в жизнь. Нельзя сказать, что русский человек жив философией, он ее совершенно не знает; но сама жизнь организована по некоторым философским принципам. Это невозможно, но потому такая невозможная жизнь в России. На Западе есть философия и есть жизнь,
233. Изменилось ли что-то в самих основах бытия?
По-прежнему светит солнце; люди рождаются, любят, страдают, надеются и умирают. Все это относится к разряду обычных и банальных вещей круга нашей жизни. Если особенно не доверять экологам, то ни свет, ни вода, ни «твердь земная» не изменили своей сути. Антропологическая порча не затрагивает самих сущностных оснований бытия. Они попросту вечны. Сказанное не значит, что мир не меняется: он меняется только лишь в социальной перспективе, которая игнорирует удивительный факт бытия как такового. Почему она его игнорирует? Потому что не знает, что с ним делать. Неумение видеть неизменность бытия порождает бесконечную суету социальных проектов, как правило становящихся социальными утопиями. Невоплотимость утопии порождает множество социальных неурядиц, бед и катаклизмов, из которых соткана человеческая история. Могло бы быть иначе? Могло, но лишь в одном случае: если бы миром правили философы.
234. Мог бы мир быть иным?
Этот, в сущности, праздный вопрос, кочующий от одного философского текста к другому, выводит, однако, на действительно важную проблему взаимоотношения мира и бытия. Есть такие ракурсы данной проблемы, как возможные миры, множественность миров, иной мир. Но нет и не может быть даже и речи об ином бытии, множественности бытия. Бытие едино и единственно, и такова его единая единственность дает потенциальную возможность для самых невероятных вариаций на тему множественности миров. Про бытие кроме того, что оно есть, и сказать больше нечего. Ни происхождение, ни сущность, ни судьба бытия не являются в строгом смысле философскими вопросами и относятся скорее к области псевдофилософской или околонаучной эзотерики. Ни понять, ни познать бытие невозможно, можно только молчать и удивляться, если поймать «метафизическую волну». В состоянии захваченности бытием открывается то, что мир таков, каков он есть, он не может быть и не будет другим, поскольку другого мира, вне этого, наличного, просто нет. Это не истина материализма и атеизма; это – бытийная истина, в свете которой открывается удивительная единственность мира. Мы можем, конечно, желать иного и лучшего и приписать миру массу злокачественных атрибутов (конечность, бренность, тщетность, порочность и проч.), но все они не схватывают самого существа мира, в свете бытия столь же таинственного и непостижимого, как и «сотворившее» его бытие.
235. Новое религиозное сознание или просто сознание?
Одно из главных лукавств нашей философствующей интеллигенции (как дореволюционной, так и современной) состоит в том, что она, не желая показаться одномерно материалистической и атеистической, вступает в интеллектуально-нравственный компромисс с религией. Конкретно это выражается в такой установке: историческая Церковь плоха, но христианство хорошо, и если мы вернем дух первоначальной христианской чистоты, то это будет способствовать выходу из кризиса и духовному возрождению. Но необходимо все-таки иметь мужество и признать: христианство давно перестало быть реальной духовной силой, оно «ушло» из культуры, некогда бывшей христианской. Мы уже долгое время живем в нехристианском мире, и если что мешает полноценной жизни, так это не недостаток христианства, а его остаток. Пора перестать тешить себя иллюзией, что христианство несет подлинную духовную и творческую свободу, способную преодолевать косность наличного природного и социального бытия. Любое введение религиозной идеи в онтологию приводит к ущербной антропологии. Человек не должен выяснять свои отношения с Богом, чтобы потом навечно вернуться к нему, пройдя круг ошибок, разочарований и поражений. Такой мелкой и незначительной не может быть миссия человека даже в качестве «Божественного творения». Догматизм в христианстве – это не догматическое богословие, а неспособность мыслить иначе. Уже был в нашей истории колоссальный (вполне удачный) опыт построения безрелигиозных государства, общества, морали и культуры, что разрушило идею о неминуемой гибели «человека без Бога». В несовершенных условиях наличного существования этот опыт может быть оценен как абсолютное поражение религии; и если произошла гибель этого безрелигиозного общества, то не от недостатка религии, а от недостатка философии, только благодаря которой и можно обрести подлинную нравственную основу. Философия способствует становлению человеческого, то есть нравственного, а не религиозного сознания. Нравственное и религиозное не совпадают в изначальном пункте своего назначения – в человеке. Вот почему прожекты на тему нового религиозного сознания обречены на провал. Всякое религиозное сознание в современном мире может быть либо сектантским, либо клерикальным. Возможно, желание возродить христианство вполне искренне, но в исторической перспективе это недальновидно. Нужно честно признать, что общего между философией и религией (в данном случае с христианством) нет и никогда не было. Их разделяет гораздо больше, чем объединяет. Перспектива человека связана только с человеком.
236. Что значит сегодня, что философия есть поиск человека?
Это древняя максима: ищу человека. Наряду с «познай себя» она сегодня выглядит несколько старомодно. Современный человек может и не понимать в действительности истинных (и, возможно, единственно истинных в своей сути) философских сентенций. Нужна ли другая формулировка для выражения глубинного смысла, стоящего за названными нами максимами? Сегодня вряд ли кто-то понимает, что человек не равен самому себе, что человек задан, а не дан, что стать человеком человеку еще предстоит и что вообще неизвестно, что такое человек; и это – единственное, что известно; все остальное исходит из главной странности, связанной с человеком. Возможно, что все это современный человек как-то понимает, но понимает по-своему, вне соприкосновения с тем, что называется философией. Конечно, философия не может и не должна подстраиваться под всегда мелкие запросы современных людей, но она может искать более адекватные формулы языка, фигуры речи для того, чтобы освобождать современного человека от бытийной спячки. Современный человек при всей его гиперсоциальной активности и мобильности спит, спит так же, как его бесчисленные предшественники. Но философия всегда пробуждала хотя бы тех, кто мог свершать живые и осмысленные поступки. Сегодня спят все: элита, духовные лидеры, деятели культуры и тем более обыватели. Спящий человек не понимает, что значит искать человека. Для него человек есть человек – и все. Философия выглядит в глазах общества либо слишком архаичной, либо заумной и абстрактной. Она – что-то вроде клуба по интересам: кто-то любит кинематограф, кто-то – шахматы, балет, шоу-бизнес, а кто-то – философию. Говорить о социальной миссии философа уже давно не принято. Еще менее понятно, что философия есть наиболее важная форма духа, в которой воплощена всеобщая человечность, человечность как таковая. Только философия может сказать о человеке самые существенные истины. Такое понимание утрачено именно сегодня, когда под философией понимается множество вещей и явлений, не имеющих к ней прямого отношения. В такой ситуации, если человек хочет остаться человеком, ему нужно найти себя, а для этого ему нужна философия. В этом ее сила и ее слабость, ибо она не дидактична. Философия не может принудить к себе, заставить человека заниматься философией. Она не может сказать, не перестав быть самой собой: «Ты должен обратиться к философии, чтобы обрести себя». Так может говорить только духовная мудрость религии, во власти которой – ведание абсолютной истиной. Таков трагический парадокс философии: человек умирает от неистины, находясь вблизи истины.
237. Возможна ли философская альтернатива?
Альтернатива – одна из культурных стратегий современности. Это не оппозиция, а претензия на принципиально иной взгляд, основанный на видении иного порядка вещей. Альтернатива более всего проявлена в музыке, искусстве, кинематографе и литературе; некоторые философские течения также стремятся быть альтернативой классике. Но дело в том, что сама философия уже есть альтернатива; она изначально была таковой, поскольку представляет иной, по сравнению с обыденным, взгляд на мир. Обыденными могут быть и альтернативное кино, и музыка, и искусство. Философия же необыденна в изначальном принципиальном смысле, поэтому именно философия есть наиболее радикальная альтернатива – альтернатива обывательскому мнению, религии, науке и даже искусству. При всей альтернативности искусства философия всегда будет альтернативнее самого альтернативного искусства. Она – вечная альтернатива существующему порядку вещей, но в разные времена меняется вектор альтернативности в философии. Так, в классический период философия была трансцендентной альтернативой, а в современности философия есть альтернатива альтернативе. И поэтому к философии будут всегда стремиться люди, которые по-настоящему смотрят на мир. Стоящие и есть настоящие.
238. Зачем же все-таки нужна философия?
Рационально на этот вопрос ответить нельзя, поскольку здесь речь идет о неведомых глубинах человека, всегда взыскующего философии. Таков тонкий и невыразимый уровень; здесь бесконечная множественность интерпретаций только усугубляет проблему невыразимости и непостижимости философствования. Ответить на вопрос о нужности философии можно, только исходя из рациональных аргументов. Но при этом неизбежен отход от метафизического смысла философии: указывая на принципиальную ее непрояснимость, он раскрывает драму человеческой непроясненности, проявляющейся в кровной завязке на непонятную философию. Рационалистическое толкование философии раскрывает ее практическую нужду быть смысловым ориентиром в мире неясного и нерешенного. Несмотря на огромную интерпретационную силу научных и религиозных систем, стремящихся тотально объяснить мир, всегда остается та нерешенность, которая может вызвать метафизическое смущение у живущих. Наука и религия на определенном этапе сдают свои позиции. Наступает время, когда ни наука, ни религия уже не в силах ничего существенного объяснить человеку и существующая картина мира терпит фиаско. Вот тогда мир обращается к философии, дающей смысловую модель мироздания, в которой наука и религия вновь обретают свою силу.
239. В чем разочарование философа?
Может ли философ разочаровываться? В некотором роде философия есть уже предельное разочарование. Разочарование, даруемое философией, не имеет ничего общего с рухнувшими надеждами, потерей смысла, скепсисом, пессимизмом, тоской, унынием, депрессией и прочими временными состояниями не пробужденного философией духа. Философское разочарование – это бытийная трезвость, в свою очередь не равная здравому смыслу, прагматизму, утилитаризму (иначе: рационализму во всех его проявлениях – от научной достоверности до религиозного «трезвения»). Бытийная трезвость философии – предельно честный и глубокий взгляд на мир; взгляд, свободный от иллюзий, но не от надежд, чуждый утешения, но не радости, лишенный лукавства, но не иронии, отрицающий очевидное, но не истинное. Разочарование, к которому приходит философия, в определенном смысле – норма для тех условий, в которых обнаруживает себя человек, некая предельная величина. Можно ли идти дальше? Можно ли, став философом, то есть достигнув максимально возможного и предельного, разочароваться?
240. Что значит это философствование всерьез?
Не означает ли оно жизни всерьез? Может ли быть несерьезной жизнь? Жизнь серьезна сама по себе, поскольку это жизнь. Что философия добавляет жизни? Не происходит ли философия из самой жизни? Не порождает ли сама жизнь философию? Всегда есть философия и есть жизнь. При всем различии философии и жизни общее у них сильнее и значительнее. Вражда между ними есть видимость вражды, видимость с точки зрения людей, не способных ни к философии, ни к жизни. Заурядные люди создают миф о несовместимости жизни и философии, потому что в действительности не хотят ни жить, ни философствовать. А жить значит философствовать и философствовать значит жить – это и есть последняя (не как числительное) истина жизни и философии. Философия есть жизнь, а жизнь есть философия. И не какая-то особенная философская жизнь, жизнь странных философов, а просто жизнь, жизнь как таковая. Философия рождается из глубин самой жизни, хватает жизнь за «жабры», вопрошает ее, отрицает, поносит и порицает, страждет, отчаивается, но именно потому и живет человек своей человеческой жизнью. Философия делает жизнь человека человеческой, осмысленной, что значит: попавшей под вопрос, под самый страшный вопрос. Философия не есть дело каких-то особенных людей (философов), людей, обладающих особым, философским складом ума, и не есть деятельность сродни какой-либо эстетической, научной или прочей деятельности, исходящей из частного таланта и узкого дара человека. Философия происходит из самой жизни и из самого человека. Тот, кто отказывается от философии, отказывается от жизни. Вот почему главный вопрос философии – это всеобщий вопрос, вопрос, касающийся не отдельных людей (ученых или неученых, верующих или неверующих, талантливых или неталантливых), вопрос не о том, как устроено мироздание, а о том, в чем суть подлинной жизни. Никакой игры, никакого сна и притворства, никакого чудачества и шарлатанства, никакого безумия и позы, только один-единственный вопрос о подлинной жизни. И единственно честным и разумным ответом будет такой: подлинная жизнь есть жизнь в философии. Это и есть философствование всерьез.
241. В чем наша задача?
Наполнить мир культуры философскими текстами. Еще слишком мало философских текстов, поэтому так уныла и скучна, так несовершенна, так безобразна и безобразна наша жизнь.
242. Где же искать философию?
Где угодно и нигде. Где угодно, потому что философский эрос вездесущ; он наполняет животворящим дыханием смысла все сущее, всякую живую человеческую душу, безотносительно к тому, ведает ли она что-либо о существовании самой философии или нет. И, увы, нигде, потому что философия, истинная философия, редка и трудна, как редко и трудно все истинно прекрасное. В ней есть парадоксальное сочетание всеобщности и уникальности, общедоступности – и недоступности ни для кого, принципиальной открытости – и абсолютной закрытости, кристально чистой ясности и прозрачности – и абсолютной непонятности.